Максим Форост - Вперед, государь!

«Слишком хорошо. Так не бывает… Хороших концов вообще нет», — а мимо ползут заброшенные доты, остатки укреплений Второй Русско-Прусской войны. — «Ведь это переход , — он понимает. — Ну, на секунду, — решается Отелло, — на одно мгновение. Туда — и снова обратно, там — час, а здесь — лишь один миг».

И пригород становится Лондоном. Нет, этого мало: сердцем Лондона. Его душой, Виндзорским замком, где когда-то играл Шекспир перед самим королём.

Вот они, аристократы: бесстыдные лорды и наглые графы. Зал ими полон. Парики, кружева, мушки на щеках, пудра и банты. В глазах же — ненависть и презрение к нему, к Отелло Суреняну, вдруг вставшему на краю сцены.

— Чёрный, — несутся голоса.

— В генеральском мундире? — злое недоумение.

— Урод! — животная ненависть.

— Ревнивый ублюдок, — презрение.

Над всеми торжествует лорд Томас Раймер. Он — королевский историограф. Он — признанное светило. Его слова ловят на лету. Взмах руки — и высказанная им мысль режет как острие меча: приговором, клеймом! На века. Под хохот ломающихся басков и глумливое ржание. Их тени метнулись к нему…

На аэродроме первым метнулся к нему Вягин. Честный, добрый старина майор Вягин. Майор то бросался на капот авто, то колотил в окна и еле позволил Суреняну вылезти.

— Ты что же это? А, Суренян? — стонал Вягин. — Смог-таки перешагнуть через меня? Ну, не ожидал. Обещал же мне, мамой клялся, хаестанец чёртов!

— Постой, Вягин, друг, — проклятый южный акцент снова прорывается. — Угомонись же, постой, — Суренян пытается ухватить Вягина за плечо, но лишь царапает себе руку о тусклые майорские звёздочки. — Друг, — в смятении добавляет Отелло.

— Друг? — корчится от досады Вягин. — Зам по продовольствию я тебе, а не друг! Что — не вместе мы были в деле на Кипре и в акции на Родосе? Нет? Под Баязетом, в Тарках и под Царёвым-Борисовым? Я ли не отличился! Я ли не рвал все дыры, чтоб выслужиться! Зам по тушёнке… На фиг мне этот геморрой сдался?

Хлопают дверцы авто. Офицеры спешат к нему с лётного поля. Скандал, это не к месту. Всё не ко времени.

— Вягин, Вягин, Вягин, слышь, — пробует унять его Отелло, — ну, прости, прости, не было другой вакансии. Обстоятельства. Зампопрод — это для начала. Потом. Всё будет потом.

— Об Вягина можно ноги вытирать?! Да? Вягин — кто? Вечный прапорщик, — язвит и гримасничает Вягин. — А и верно — сапог! Тупой как валенок. Свой в доску! Наплевать — и растереть. Кто такой Вягин? Ау! Нет Вягина, — Вягин стервенеет, он всклокочен и растрёпан. — Ума в голове нет, он ничего не чувствует, с ним можно по-свински! Девятнадцать лет по казармам, — воет Вягин, — восемь лет горячих точек, боевых выходов без счёта…

Отелло места себе не находит. До чего же гадко, подло, некрасиво всё складывается под конец Игры.

— А хочешь, — тихо говорит он, как прощенья у Вягина просит, — я на твою жену оформлю офицерское довольствие? Она при Дезди будет, ну… как помощница по хозяйству, что ли… Это для начала, только для начала! — спохватывается он.

— А-а! Спасибо, — расшаркался Вягин. — А меня — денщиком, ординарцем назначь! Всё ложь, Суренян. Всё ложь!

До слёз резануло. То самое слово…

Минуту назад — в своей эпохе за вратами прозрачного времени — Томас Раймер, оглядывая юнцов-аристократов, выкрикивал:

— Нет ничего более отвратительного, чем Ложь! Трагедия «Отелло» Уилла Шекспира есть Ложь отвратительнейшая. Он выставил солдата Яго как подлеца и лицемера. А со времён Рима известно, что военные — честны и простодушны! Это недостойный пасквиль, — грозил пальцем лорд Раймер, — это клевета на Англию и Её Армию!

Сэр Томас гремел с кафедры, а юные лорды рукоплескали. Пройдёт немного лет — и в боях зазвенят их шпаги в Ирландии и в американских колониях.

— В Англии и Её Армии, — (о, это был звёздный час Раймера, разносом «Отелло» он впишет себя в Историю), — чёрный инородец женился бы на грязной потаскушке. А деревенщина Шекспир женит его на дочери вельможи! Всё это — фарс, кровавый фарс без соли и специй!

Будущие бойцы и командиры смеялись, аплодируя затянутыми в шёлковые перчатки ладонями. Они не раз докажут свою правоту армейскими пушками!

— Ах, кто это пожаловал! — Томас Раймер, он же Дон Домино, замечает смуглолицего и горбоносого генерал-майора Отелло. — Вот вам — Мавр, пылающий недозволенной страстью к Белой Женщине!

На лётном поле заработали моторы, дали добро к вылету. Отелло скорым шагом двинулся к самолёту. Но, обгоняя его, пронеслась и взвизгнула тормозами автомашина Косильцева.

Из авто появилась Дезди — спешащая, раскрасневшаяся. На ней даже кителёк как военная форма: погончики, карманчики. И пилотка. Свежа и мила.

— Что, воин мой прекрасный? — Отелло улыбнулся.

— Успела? Мой генерал… — шутя, отдала честь.

Косильцев тут как тут — закрывает за ней дверцу. Встрял, внёс свои пять копеек:

— Не воин — главком. Командир нашего командира!

Молчал бы уж… Тень недовольства на лице Суреняна: что-то слишком много его в последние дни.

— Отойдём, — попросил Дезди. Хотел попросить ласково, а вышло с оттяжечкой, на кавказский манер: « атайдом …» К тому же не сдержался: — Чересчур часто он рядом с тобой, этот Косильцев. Что люди скажут! — упрекнул, сделал выговор.

— О! — подняла брови Дезди. — Первый упрёк, запишем. Мой генерал уже ревнует!

Отелло промолчал. В самом деле: некстати он это, зря, не вовремя. В стороне рокотали моторы, его ждала кабина, а он тут сцены устраивает.

— Дезди-джан, ласточка, — справился с собой.

У Дезди обиженные губы, обиженные брови. Отелло расстегнул китель, вынул сложенный вчетверо вышитый платочек. Протянул ей, на ходу сочиняя:

— Вот… Платок моей матери… Как бы хаестанский обычай… Свекровь дарит невестке платок, чтобы она хранила. Береги его! — протянул ещё раз, настойчивее.

Она взяла платок. Подняла брови. Показала, что удивилась:

— Ты как отец. Тоже включил хаестанца. Ну, спасибо, — поцеловала в щёку. — Мой генерал, я тебя переучу, обещаю.

А когда целовала, что-то царапнуло его по форме. Он разглядел: к карманчику её кителька была приколота веточка ивы…

Узнал!… Он узнал её…

— Я поставлю её в воду, — сказала Дезди. — Ивушка даст листья и зацветёт. Заалеет.

— Н-нет. Не надо. Не делай. Плохая примета, если зацветёт срезанная ива, — Отелло разволновался. — Или то говорят про рябину?

— Выключи хаестанца, — Дезди ласково попросила и опять поцеловала его.

Они расстались. Следующим вылетом — дня через два — она прилетит к нему в военный округ…

— Печалься, о Мавр! — вороном на дубу предрёк Томас Раймер. — Несдержанный и недоверчивый, ты — корень твоих бед. Зло, что произойдёт, гнездится в тебе самом!