Максим Форост - Вперед, государь!

Озерцо осталось позади, платановая роща поредела. На лужайке близ водопоя паслись козы и овцы.

— Что стало с Афиной? — Акамир разрешил продолжать.

— Ничего, князь, ничего. Разозлившись, Афина выбросила флейту. Говорят, флейту нашёл некий Марсий, пастух царя Мидаса. Того самого Мидаса, что умел превращать в золото любые вещи.

Евтихий внимательно смотрел на Акамира. Но ни один мускул не дрогнул на лице князя.

— Как это?

— Что — как? Как превращать в золото любые вещи? — Евтихий старался не сводить с него глаз, но лошадь под Акамиром играла, и уследить за его лицом было невозможно. — Прекрасный вопрос, архонт! Хитрый Дионис наградил этим даром Мидаса за спасение одного пьяного сатира. Ты заметил, князь, что мы снова приходим к сатирам, к ватаге русальцев? Награда обернулась проклятьем: царь едва не умер с голоду, когда хлеб и фрукты, стоило до них дотронуться, превращались в золото. Что это было — награда или злая насмешка неблагодарного божка?

— Причём здесь мой турий рог и те заклятые гусли? — Акамир вытер с лица внезапно выступивший пот.

— Это всё, что тебя волнует? — усмехнулся Евтихий, убеждаясь, что князь знает больше, чем говорит. — Чья магия крепче? Язычница-чародейка, которую ты мучил, поведала, что турий рог окажется посильней гуслей. Так что это за гусли, князь?

Акамир молчал, упрямо кусая усы.

— Ну, тогда слушай, архонт. Тщеславный царёк Мидас прославился ещё однажды. Когда пастух нашёл флейту и вызвал на состязание Аполлона с его чудесной лирой, тогда Мидас, будучи судьёй, присудил победу флейте, и Аполлон проиграл — радуйся.

— Гусли проиграли рожку? — вырвалось у Акамира.

— Ну да, лира проиграла, — Евтихий следил, как менялось лицо князя. — Но Аполлон содрал с пастуха кожу, а Мидаса наделил ослиными ушами.

В лесу раскатился дробный перестук дятла. В ответ завыла и закричала, как сиплая свирель, какая-то лесная птица. Акамир оглядывался по сторонам.

— Выкладывай начистоту, архонт! — окликнул Евтихий. — Что тебе известно о гуслях и золоте Мидаса, ставшем для него проклятием?

— Ni tsogo mne ne wemo! — взвился Акамир.

— Что это за гусли у мстительного Аполлона, что сдирают с людей кожу и превращают их в ослов? — напирал Евтихий.

— Ничего я не знаю про твоих богов, мне своих бы понять, чего они хотят! — в глазах князя горел суеверный ужас.

— Это не мои боги! — Евтихий дёрнул повод, вынуждая коня плясать. — Говори, можно ли звоном гуслей обратить человека в осла? Ну! А в козла, в козлёнка? Говори же! Ты и я думаем об одном — о малолетнем сыне Потыка.

— Это легче лёгкого, — еле слышно сорвалось с языка у Акамира. — Не смотри на меня так, крещёный грек! Знаю, что говорю. Легче обратить в осла человека, чем этот пень.

— Чем же легче-то? — Евтихий еле сдержал пляшущего коня.

— Тем, грек! Тем самым, — вскричал князь. — Чтобы пень стал ослом, надо чтобы все поверили, что это осёл. А чтобы человек стал ослом, надо чтобы поверили все и чтобы поверил он сам!

— Чем две задачи легче одной? — конь под Евтихием смирился, Евтихий жёстко натягивал повод.

Акамир ухватил под уздцы его коня, притянул к своему гнедому и, заглянув в лицо Евтихию, процедил:

— Ты до сих пор не понял, грек? — он оскалился. — Заклятый человек помогает колдуну. Не понимаешь? Ну, коли он сам поверил, что он — скот, то его вера убедит и всех остальных. Понял теперь, чужеземец?

Он бросил узду, ожог плетью гнедого и унёсся, не разбирая дороги.

День спустя дорога завела их в горы. Вот-вот начинался спуск с перевала в долину. Евтихий искал в дымке очертания Парнаса, где обитали музы и мстительный Аполлон.

— Акамир, — он окликнул едущего впереди князя. Тот вздрогнул плечами и обернулся. — Как имя идолища с птичьим носом? Повтори.

— Lada-Jaga , — выдавил князь. — Или просто Lada .

— Лато, Латона , — выговорил Евтихий на иной лад. — Князь… а ведь по эллинским мифам, Латона — это мать Аполлона и Артемиды.

Акамир промолчал. Потом покосился на едущих неподалёку склавинов, из которых по-гречески понимал каждый второй.

— Архонт, я спрашиваю потому, что, по словам Еврипида, в Тавриде, земле твоих предков, статуя Артемиды упала с неба. По Геродоту, так же упало скифское золото. Я полагаю, что вы, склавины, принесли это с собой.

— Статую и золото? — Акамир искусственно засмеялся. — Ты всё сводишь на золото, грек. Ты купец или кладоискатель?

— Нет, я о поклонении Артемиде и её брату, — Евтихий, чтобы не вспылить, стиснул зубы.

— В нашей вере нет Аполлона, — прохрипел Акамир, пощипывая короткую бородку.

— Есть, и ты его знаешь, но боишься назвать, — выдохнул Евтихий устало. — Аполлон-губитель насылал чуму и проказу, Аполлон-охотник без промаха бил дичь, Аполлон-истребитель волков сам обращался в волка. Князь, на кого это похоже?!

— Wolchij pastyr.

Впереди замаячили княжеские дозорные.

— Волти пастэр? — быстро повторил Евтихий. — Я не понял, князь, переведи.

Запел сигнальный рожок, Акамир встрепенулся. Один из дозорных возвращался, подстёгивая коня, другой, спешившись, над чем-то склонился.

— Всё. Вот мы и нашли Михайлу Потыка, — выдохнул Акамир. — Молись теперь Богу, которому ты служишь, чтобы мы нашли его живым.

Евтихий пустил коня вскачь и на два лошадиных скока обогнал князя.

Княжий дозорный трудился и разгребал землю. Бесчувственный, но живой Михайло Потык был закопан по самое горло. Из земли при дороге торчала одна его голова со свалявшимися усами, бородой и волосами.

11

Где-то на дороге в срединной Греции

Михайло Потык догнал беглецов под вечер. Ему посчастливилось, он услышал, как впереди позвякивают подковы. Донёсся людской говор и окрики. Князь Михайло съехал с дороги, рассчитывая лесом обойти недругов. Скоро потянуло дымом от костров, и князь спешился, чтобы приблизиться неслышно и незаметно. Но лес кругом него зашумел, ветер развеял запахи дыма и расхитил все отзвуки чужой речи.

Пришлось довериться чутью, нажитому опыту и отчасти удаче. Потык пробирался через заросли ольхи. За старым ясенем будет высотка, там он сможет оглядеться. У князя щемило сердце, а душу томила досада. Ему же говорили, что Морена сохнет по Кощу Трипетовичу. Князь не верил и всё надеялся — на что? На ясные очи Морены, на силу своих рук да на красу не седых ещё, русых кудрей?

Из зарослей выбежала к нему Морена.

— Потык! Я услышала, почувствовала, — зашептала сбивчиво. — Больше никто-никто не знает, — она бросилась к Потыку на шею. — А сердце-то не обманет, оно всегда подскажет.