Максим Форост - Вперед, государь!

Кощ остановился — высокий, прямой, сумрачный, он обернулся и поддёрнул ремень на плече. Нечто внутри сумы загудело и запело чарующе и сладкозвучно.

— Скажи… — собралась с духом Морена. — Старые боги говорят с тобой сами? Устами к устам? — в благоговейном ужасе она подняла брови.

— Да. Разумеется, — голос у Коща Трипетовича сух и басовит.

— Всезнающие боги сами открыли тебе правду про Потыка? — выпалила Морена.

Кощ помрачнел. Не мигая, он уставился на Морену, избороздив морщинами лоб под чёрными, коротко остриженными волосами:

— Боги открыли это устами людей в царицыном городе Филиппополе.

Морена с облегчением выдохнула. Сердце учащённо билось.

— Не веришь? — заподозрил Кощ. — Ты мне не веришь? — в голосе зазвучала угроза. — Великие подарили мне их в тот год, когда царица с её треклятым Ставракием ездила во Фракию и Фессалию! Великие велели ждать шестнадцать лет. Скоро этот срок истечёт, Лебедь Белая!

Морена сжалась и поникла в поклоне, глаза расширились в суеверном ужасе.

— Да, Кощ Трипетович, да, великий.

Ветер бежал по ольшанику и шевелил ветви. Оставшись одна, Морена ещё долго шептала чурающие заклятья.

9

По пути из Сиракуз в Святую землю некий епископ Виллибольд, современник императора Льва III, написал в путевых заметках, что, прибыв в город Монемвасию на юге Греции, он очутился «в славянской земле» — «in Slavinia terrae»

Предписание на выезд из города Евтихий получил только на следующее утро. В дорожном плаще и в шляпе с широкими обвислыми полями, чтобы защититься от солнца и дождя, Евтихий вышел из города. В последний раз за спиной мелькнул заросший деревьями языческий Парфенон, в последний раз за спиной ударил колокол епархиального собора.

Всего через половину поприща начинались склавинские сёла. За оливковой рощей над рекой, где сходились три дороги, дымились вчерашние кострища. Евтихий торопился к святилищу варварской клювоносой богини. Близ посёлка он услышал, как требовательно трубит рог. Склавины кого-то встречали.

Птицеглазое изображение Лады-Яги было украшено венками из первых цветов. Площадку перед идолищем припорошили лебединым пухом. На ветру он взлетал и оседал людям на плечи. Сюда, по-видимому, собралась вся местная склавиния — мужчины, женщины и дети. В Афинах никто толком не знал, сколько же славян живёт в предместьях.

Евтихий взглядом выхватил из толпы князя Потыка, а с ним ещё одного молодого князя — невысокого и черноволосого. Что это князь, было видно по красным сапогам и по такой же красной атласной шапке. Молодой князь осматривался, как осматриваются в гостях, а князь Михайло держался с ним почтительно.

Снова пропел рог — с таким мощным рогом хорошо охотиться на могучих туров, а не на простых оленей. Князья обернулись и вдвоём направились к Евтихию. Евтихий, не снимая дорожной шляпы, рассматривал молодого князя:

— Акамир? Архонт склавинов всей Велзитии? — приветствуя князя, он назвался: — Меня все зовут Евтихий Медиоланский.

— Евтихий из Медиолана? — Акамир скользнул по греку узкими глазами. Наверное, в жилах этого князя текла болгарская кровь.

— Августа Ирина с материнской любовью желает тебе радоваться, — передал Евтихий приветствие.

— Так ты — чиновник греческого правителя Афин? — невысокий князь Акамир старательно развернул плечи и пригладил острую чёрную бородку.

— Нет, — выдержал два вдоха и выдоха Евтихий. — Я представляю Верного Императора Ирину из Города Царей Константинополя, — он испытующе уставился на Акамира.

Взгляды скрестились. За эти мгновения решалось, кто и кому должен поклониться. В Афинах правителю города обязан поклониться инородец Акамир. Но в склавиниях афинский чиновник должен уважить местного архонта первым.

— А князь Михайло Потык тепло говорил о тебе, мой друг Евтихий, — спас положение Акамир, и оба без церемоний взаимно поклонились.

Прогремели струны — Акамир вздрогнул, звон был таким, будто терзали железную кифару или басовую лиру. У Евтихия прошёл холодок по коже, а Михайло Потык мелко перекрестился возле солнечного сплетения.

Заглушая струны, проревел турий рог, и Акамир растянул губы в подобии улыбки.

Под варварскую музыку флейт и свирелей восемь человек вынесли каменный столб с фигурами и лицами богов. Столб подняли в небо и установили. Вокруг истукана стали увиваться девы и молодые жёны, а среди пляшущих Евтихий узнал жену Потыка Морену.

— Прости грешника, Господи, — послышался шёпот князя Михайлы, Евтихий обернулся и увидел, как Потык закрыл глаза, отступая на шаг.

Морена вилась и кружилась. В распоясанной сорочке, с распущенными до земли рукавами и непокрытой головой. Выли свирели и флейты, гремели трещотки, били в ладоши мужчины и женщины. Девы и жёны скакали, извиваясь и выгибаясь. А струны всё громче. Их звон наплывает неведомо откуда — то ли из-за леса, то ли с вершины горы. Одна струна безумнее другой — то ли лира, то ли кифара, то ли цимбалы. Мороз продирал по коже от трезвона и грома.

Потык закатывал глаза и стонал:

— Боже, помоги это стерпеть и вынести!

Князь Акамир поглядывал на него с раздражением.

Девы и жёны вились всё быстрее. Мелькали их плечи и голые колени. Плясавшие выгибались, стелясь по земле. На них жадно глядел истукан, глядел всеми четырьмя грубо высеченными лицами. Бешеная музыка завораживала и подчиняла волю. Одна из дев билась на земле с криком, как в припадке падучей. Лица истукана срастались в четырёхликую голову, увенчанную алой как огонь княжеской шапкой. Что-то бесстыдное виднелось в этом столбе с размалёванным красным навершием.

— Это — уд, срамной и нечистый уд, — отплёвывался Потык. — Ах ты, Морена, Морена…

— Потык, лучше замолчи, — оборвал Акамир. — Я сам презираю самовильское действо. Но с богами не спорят.

— К-князь, какое это действо, как ты сказал? — очнулся Евтихий.

Акамир нехотя пояснил греку:

— Самовильское . Эти девки и жёнки сейчас — samowily , свита старых богов. Нимфы, по-вашему. А вон те парни — rusaltsy … э-э… лесные сатиры.

— Сатиры? — оцепенение спадало, сознание прояснялось…

«Сатиры плясали в свите безумного бога Диониса. Самый старый сатир напился допьяна и заблудился в саду. Хитрый Мидас выручил пьяного сатира и получил от Диониса дар — или заклятье? — „золотых рук“. Какая же связь этих плясок с золотом царя Мидаса? Не понимаю…» — неведомо где звенели гусельные струны, от их металлического звона кружилась голова.

Перед каменным столбом вилась процессия русальцев-парней. Кто-то из свиты Акамира нечаянно заступил им путь, но был сметён прочь. Русальцы бились в экстазе, подскакивали и трясли суковатыми палками. Над палками курился дымок, дупла на их концах были заткнуты дымящимися травами.