Максим Форост - Вперед, государь!

Евтихий понимающе кивал, но сжимал губы в тонкую нитку. Потом вдруг взял пастуха за плечо и, поднажав, впихнул его в дом. Сам вошёл следом.

— Петер, я знаю эту старую песню. Эльфы — это природные духи, игра в шары — это гроза с громом и градом. Волшебное вино — это осенний дождь, а долгий сон — это зима. Всё складно. Но только один ты, пастух либо моряк, в эту песню не вписываешься. Петер, ты поёшь с чужого голоса. Ну-ка, кто тебе подсказал вот так запутать меня, если я вдруг стану расспрашивать?

Пастух не понял ни слова. Он просто замер столбом, и Евтихий смог разглядеть черты его лица. Пастух был не молод, на лбу лежали морщины, а от уголков губ к носу бежали борозды.

— Но я же, — Петер вдруг посмотрел Евтихию в глаза, — я же так и не встретил более мою семью. Веришь? Я уснул, и я спал. И я не узнал моей страны. Потому что день за днём много лет, — Петер запнулся и замолчал.

— Так-так, — вслушивался Евтихий. — Повтори: ты был моряк или ты пас коров? — сейчас он не ловил Петера на слове, напротив, он помогал ему выпутаться.

— Пастух. Я был просто пастух. А с корабля меня списали. Это было давно, — заверял Петер.

В углу под дверью стояли сапоги и котомка с сушёными сухарями. За час до этого Петер-пастух явно собирался в дорогу.

— Тебя опять позвали в моряки? — кивнул на вещи Евтихий. — Что, снова не помнишь? Это под горою в стране эльфов тебя научили вовремя забывать главное?

— Не был я ни в какой стране эльфов, не был! Говорю же, я пас под горою коров…

Евтихий вздохнул, не скрывая усталости.

— Уже не веришь? Заранее мне не веришь… — пастух махнул рукой, явно досадуя.

— Хорошо, — Евтихий закрыл дверь, отгораживаясь от оставшихся во дворе посланцев. — Один на один говори мне, как всё было. Говори, Петер!

— Не Петер, — сказал пастух, — меня звали не Петер, а Рип. Я пас коров под горою. Да-да-да! В молодости я тоже пас коров! А это была королевская свита, они там охотились. Так вот в тот день он был в свите короля. Это был его день . Ты понимаешь, посланец?

— Продолжай, — Евтихий, сосредоточившись, сжал губы.

— Я пил его вино, понимаешь? Разделил с ним вино, и тогда стало — день за днём, день за днём. Не понимаешь? Это же его, его дни . А новолуния — их же так много, если жить год за годом, и вот мою семью я уже не нашёл, не встретил. Что ты, посланец, морщишь лоб? Всё, на этом всё, коли так! Эльфийское вино отшибло мне память, больше ничего не помню. Ничего! — пастух рубанул рукой в воздухе.

— Постой, какая королевская свита? — Евтихий попытался вытянуть из рассказа хоть что-нибудь внятное. — Свита нашего короля Карла?

— Короля Карла? — рассеяно повторил Петер. — Не помню, — он наотрез отказался говорить.

— Так, может быть, это была свита Ольхового короля? — жёстко сказал Евтихий.

— Короля Дагоберта! — вызывающе бросил пастух. — Нашего доброго короля Дагоберта! А он в тот день был в его свите.

Переводя дух, Евтихий вышел во двор и прошёл мимо посланцев. Было необходимо остаться одному и собрать мысли в единое целое. Двор был тёмен, а ночь безлунна. Светили только звёзды — мириады чистых и ясных звёзд.

За околицей лежал пустырь, а мимо пустыря тянулась тропа — из леса и вдоль деревни. Птицы почему-то затихли, хотя в эти ночи соловьям полагалось петь до утра. Ни тень, ни ночное облако не заслоняли звёзды.

Внезапно завыла собака. Впереди взметнулась тень чёрного коня и всадника. Конь захрипел, перебирая в воздухе копытами. Всадник осадил его, заслоняя собой звёзды. Евтихий отскочил, норовя рукою перехватить коня под уздцы, но только скользнул по жёсткому волосу конской морды.

— Что?! — гаркнул с высоты бас чёрного всадника. — Много ли выведал, а? — во тьме свистнула плётка.

Звёзды искрами отразились в зрачках всадника. Евтихий узнал чернобородого незнакомца из дома мельника. Его конь плясал, грозя растоптать Евтихия, а корпус чужака застилал собой звёзды.

— А ты, я гляжу, не больно-то и таишься, Elfkönig! — бросил Евтихий, увернувшись от наседающего коня.

— А Петера оставь в покое! — басом приказал всадник. — Хватит с него. Не томи.

— Петера-пастуха или моряка Рипа? — Евтихий с силой ухватил его за стремя — ещё одно движение, и вот так в бою сбрасывают всадников с сёдел.

Чернобородый опять осадил коня, и конь замер. Всадник нагнулся к самому лицу Евтихия:

— Ну да, Рипа из Винкля, — он глухо сказал, и Евтихий разглядел его чёрную бороду и белые зубы. — Боишься? Вдруг я сейчас ухвачу и уволоку твою душу? — он зашипел, опять заслоняя собой небо и звёзды.

— Если ты дух, то я и не такого, как ты, Христовым крестом побеждал.

Всадник отшатнулся.

«Неужели призрак? — мелькнула мысль у Евтихия. — Или, всё-таки, плоть?»

— Ты, что ли, и есть тот король Дагоберт? — Евтихий всматривался в темноту.

— Дагоберт… Дагоберт был славный король, помню его, — сверху донёсся бас. — Христовым крестом, говоришь? — боль мелькнула у всадника в голосе. — Ладно, оставайся. Ты — храбрый монах!

Чёрный всадник пришпорил коня, конь всхрапнул, выпустил облачко пара и понёсся к лесу. Всадник пропал.

К Евтихию со всех ног спешили братья голландец и ломбардец. Брат ломбардец ловко удерживал за цепь пойманного пастушеского пса.

— Евтихий, Евтихий! — кричал брат ломбардец. — Это совсем не Лесной царь! Да какой же это Elfkönig? Он боялся, как человек, и тебя запугивал — я слышал.

— Не запугивал, — мотнул головой Евтихий. — Как раз наоборот: он завлекал и заманивал. Что ни слово — приманка, подсказка… Но почему — монах? — вырвалось у него. — Я не монах.

Брат голландец хмыкнул:

— Прорицает. Ты веришь прорицаниям, миланец?

Евтихий перевёл на него глаза, пытаясь что-то понять.

— Брат голландец, скажи, — он всё-таки спросил это, — а когда правил король Дагоберт?

— А зачем тебе? — хмыкнул брат голландец. — Это славный король франков, он уже более ста лет как умер.

— Я узнал его, — невпопад обронил Евтихий. — Всадника, всадника узнал, не короля. В то новолуние, на мельнице… Постой, а когда пропали дети той толстой селянки Берты? В новолуние… Он что-то странное говорил там, на мельнице.

— Прорицал? — заботливо переспросил брат голландец.

— Да нет… Мельники, кузнецы и барды, — вспомнил Евтихий.

Брат голландец усмехнулся, а брат ломбардец теребил холку пастушеской собаки. В лесу под звёздами снова запел соловей.

— Как всенощная, — умилился брат ломбардец.

— Нам нужно идти к доброй Берте, — решил Евтихий.

9

«Гора Герзельберг, что в Тюрингенском лесу близ Эйзенаха, была известна как гора Фрау Гольды. Рассказывают, что в пещере под горой люди теряли счёт времени, а некий поэт Тангейзер целых семь лет провёл в объятиях Фрау Гольды… Это не правда, всё было не так».