Максим Форост - Вперед, государь!

— Поздравляю, герр королевский посланец. Вот тебе и первый донос местного пастуха на пришельца, переманивающего его заработок. Что? Намерен реагировать?

8

«Говорят, Ольховый король, он же Лесной царь, является в клочьях тумана и в ветре, колышущем ветки деревьев. Говорят, этот злой дух похищает детей и удерживает их в чаще леса… Это не правда».

Стемнело. Лес, на который указал завистливый пастух, оказался больше, чем предполагали. Из-за этого они не успели пройти его засветло. Собрались тучи, и к вечеру лес потемнел. Проводник то и дело вскидывал голову, глядел сквозь ветки на тучи — ждал дождя.

— Угораздило же вас, meinen Herren, — проводник глухо ворчал, а когда сверкала вдалеке молния, то вздрагивал.

Его наняли в эресбургской деревне. Евтихий настоял, что необходимо посмотреть на пастуха-чужака. Чем он так странен? Евтихий позвал с собою только брата голландца, но брат ломбардец вдруг тоже потянулся за ними. А зря, он как раз всех и задерживал. Снова сверкнула молния. Проводник, явно храбрясь, натужно пошутил:

— Молния-то похожа на руну «Sieg» — это к победе, — он как-то кривенько усмехнулся. — А была бы похожа на руну «Tod» — это хуже, это к смерти.

— Вот это, дорогой сын мой, — пробормотал во тьме брат голландец, — чистой воды кощунство. Потому как руна «Tod» похожа на христианский крест. А крест в небесах — это, сам понимаешь, знамение славы.

— Да я что, я же по неразумию, — отвернулся проводник, а спиной передёрнулся, весь трясясь от страха.

Ветки цеплялись за их одежды. Евтихий пока ещё видел тропу, а их проводник уже беспомощно озирался. Пробираясь, они вспугнули птицу. Та с шорохом пронеслась над их головами с дерева на дерево.

— Тьфу, понесло же вас через лес, meinen Herren, на ночь глядя, — не выдержал проводник. — Луны-то и той нет — темнотища.

— Новолуние, — коротко заметил Евтихий. — Луна как бы затенена, её не видно.

— Сговорились вы, что ли, герры посланцы… Один крестом посерёд неба страшит, другой тёмной луной пугает, — проводник съёжился. — Страх один идти с вами-то.

С запада потянул ветер, деревья вдруг зашумели и полегли. Вихрь сорвал капюшон с брата голландца. Проводник пригнулся, припал к самой земле. Пролетели стороной — или просто померещились во тьме — клочья тумана.

— Это его, его всё доченьки, — зашептал проводник перепугано, — доченьки самого des Erlkönigs. В такую вот ночку ольховый король-то и нападает, и губит. Вон у моего свояка так вот дитя и пропало… — проводник замолчал, прислушиваясь к завыванию ветра.

— Как — так? — быстро спросил Евтихий.

Проводник аж остановился посреди леса на тропке.

— Ребёнка-то свояк через лес вёз. А вот также ночь, вихрь налетел. А дитяти тому всё блазнится, что Лесной царь его к себе манит. То сокровища кажет, то дочерей из тумана подсылает. У ребёночка-то жар, бредит уже. Так и доехали. А дитя в дороге-то и померло. А ведь всё жалобил отца по пути: «Mein Vater, mein Vater», — всё причитал.

— Ну, полно вам! — брат ломбардец, идя позади всех, потерял терпение. — Вы ещё и встали тут посреди леса. Пойдёмте же! Дошли бы уже давно…

Первым, снова накинув капюшон, зашагал брат голландец. Евтихий быстро нагнал его. Ветер скоро утих, гроза прошла где-то южнее.

— Брат, а что за страна — Голландия? — Евтихий нарочно порвал тишину.

— Holland, — бросил на ходу брат голландец. — Деревянная страна это значит. Там, где Рейн впадает в море и где рядом живут моряки-фризы.

— Деревянная? — подхватил Евтихий. — Слышите, почтенные? Нам ли бояться деревьев в лесу, когда с нами брат из Деревянной страны.

Брат голландец хмыкнул, но не обернулся. Лес поредел, и лесная тропа спустилась в долину. На её склоне лежало пастбище, а рядом с лесом торчала деревенька. Пять-семь домишек, не более.

— У первого дома над дверью висит пастушеский кнут, — разглядел Евтихий. — Вон, на крюке, свёрнутый кольцами.

— А ещё тут где-то пастушеская собака, — брат ломбардец поудобнее перехватил подобранную в лесу палку. Проводник спрятался за его спину.

Возле дома пастуха пёс действительно рявкнул и заворчал, но затих, словно кто-то удерживал его, прячась в темноте.

— Странно, — брат голландец вглядывался в темноту.

Евтихий стукнул в маленькое слюдяное оконце:

— Это ли дом доброго пастуха Петера? — выкрикнул он, подражая вульгарной латыни.

Дверь резко распахнулась, точно их давно ждали. С лучиной в руке выскочил хозяин, как ни странно, одетый среди ночи, и громко заговорил по-саксонски. Так громко, точно старался, чтобы его услышали где-то далеко и в темноте.

Евтихий разобрал только «guten Nacht», «meinen Herren» и «warum ihr kam?». Брат голландец сделал Евтихию какие-то знаки.

— Говор, — быстро прошептал аббат. — Какой-то нелепый, нездешний говор. Так говорят в моей стране, но… только старики в глухих деревнях.

— Старообразно? — понял Евтихий и обернулся к пастуху: — Добрый человек, про тебя говорят, что ты — чужеземец. Так ли?

Пастух кое-как перешёл на грубую латынь:

— Да-да, здесь чужой. Издалека, — он высоко поднял тлеющую лучину и оглядел четверых пришельцев. — Вы четверо есть missia? Так. Миссия короля, des Königs?

— Четверо, — Евтихий осторожно кивнул. Пастуха кто-то предупредил, но за четвёртого посланца он принял проводника. — А откуда ты сам, добрый человек? И давно ли сюда пришёл?

— О да, издалека, — повторил пастух. — Давно пришёл. Сугубо давно: тому лет двадцать.

— Ты плохо говоришь по-здешнему, — Евтихий с сомнением покачал головой. — Говорят, ты не знаешь местных обычаев. Кто же ты сам? Ответь королевским посланцам!

Пастух Петер помялся с ноги на ногу и так низко опустил лучину, что его лица не стало видно. Превозмогая себя, он выдохнул:

— Я был моряк, благородные герры, — его голос прозвучал хрипло. — Я это знаю и помню.

— Что значит «знаю и помню»? — Евтихий недоумевал. — Ты хочешь сказать, что откуда ты пришёл в эти края, ты совсем не помнишь?

Опять в темноте забрехала собака и смолкла, будто кто-то удержал её за цепь или ошейник. Пастух беспокойно глянул в ту сторону.

— Кто там у тебя? — резко спросил Евтихий.

— Да, я совсем не помню, откуда я пришёл и где я родился! — быстро ответил пастух, но не на тот вопрос.

— Допустим, — уступил Евтихий. — Но ведь ты — пастух Петер?

— Да? Меня так зовут. Здесь, — признался пастух. — Меня опоили, это я помню, они чем-то меня опоили, — он зачастил, торопясь и отвлекая внимание. — Это всё они . Посланец меня понимает?

Евтихий напрягся:

— Ну, назови их.

— Их не называют. Гномы, цверги, лесные карлы.

— Может быть, чёрные эльфы? — подсказал брат голландец.

— Да-да, они , — пастух с готовностью закивал и зачастил торопливо: — Я пас коров на склоне горы, а они под той горой играли в шары. О, добрые люди, не подумайте, что я как-то их вызывал или выманивал, нет, я не знаюсь с нечистой силой. На них были красные шапки, красные кафтаны и… они подали мне волшебный напиток. Я хотел пить. Я выпил, и я упал. Без сознания. Много лет. Ушло очень много лет. Долгий сон. Я проснулся — и нет никого. А помню лишь то, что сказал. Добрые люди…