Максим Форост - Вперед, государь!

Здесь, в Эггских лесах, что в сердце средней Саксонии, раскинулась заросшая травой долина. Шмели гудели над вереском, над лугами звенел жаворонок. А под елью, растянувшей лапы от бревенчатой церкви до столба с медным билом, стоял стол, сколоченный из грубых досок.

Луг протянулся от ячменного поля до ближних оврагов. На этот луг перед церковью стекались из местных деревень саксы. Церковный служка колотил в медное било, от звона закладывало уши, а вдобавок на ветру у церкви то и дело распахивалась перекошенная скрипучая дверь. Евтихий морщился. А брат голландец, благочестиво спрятав руки в широкие рукава, неблагочестиво барабанил по столу пальцами.

В стороне за сенокосом темнели посеревшие от дождей стены Эресбургского замка. А здесь под елью за столом сидели брат голландец, Видукинд, Евтихий и брат ломбардец. Последний держал руки на животе и, не мигая, смотрел в народ, будто хотел непременно всех пересчитать.

Селяне разноязыко шумели. Евтихий, вслушиваясь, различал вульгарную латынь, диалект саксов и язык франков — мужскую речь и женскую, визгливую и глухую, настороженную и недовольную. Первым не выдержал брат голландец:

— Герцог, довольно ли народу? Довольно, да, — решил сам и выкрикнул служке: — Било! Стой, било!

Служка перестал колотить, звон, затихая, повис над вереском. Стало слышно, как в ветвях ели запутался шмель. Брат голландец поднялся, откинул с головы капюшон и, перемежая классическую латынь с местным говором, начал:

— Missia Karoli Magni, regis frankorum et langobardorum… — он выпростал из рукавов руки. — Прошения, жалобы о нарушении законов, сведения о преступлениях, о похищениях людей, особенно о der Erlkönig либо о der Elfkönig, сносите к алтарнику этой церкви…

Брат же ломбардец на другом конце стола, рядом с Евтихием, откровенно зевнул:

— Мы этак не соберём ничего важного, комит миланец, — вполголоса бросил он Евтихию. — Сейчас селяне примутся врать и изворачиваться. Ну, либо завалят миссию бесполезными глупыми доносами. Разве не так, комит? Они тут все страшно запуганы.

— Как знать, — Евтихий наклонился к брату ломбардцу. — Надо же с чего-то формально начать миссию.

Люди невыносимо галдели, задние напирали на передних и махали руками, чтобы их заметили. Передних притиснули к самому столу, началась давка. Брат голландец попытался их образумить:

— Primus, sequitur secundus! 7 7 Сначала первый, за ним — второй! (лат.) По одному, по одному подходите. Scheiße… — не выдержав, он по-варварски выругался.

Одна толстая женщина в старом чепце пробиралась к столу. Евтихий ещё издали протянул к ней руку:

— Вот ты, добрая женщина, говори, что ты хочешь.

Та испуганно замотала головой, затрясла руками и скрылась за чью-то спину. Евтихий взглядом выхватил второго, подбирающегося к столу:

— Lege, o kallo antropo, lege, se parakallo! 8 8 Говори, добрый человек, говори, пожалуйста! (греч.)

Он нарочно сказал это на незнакомом для всех языке. Галдевшие благоговейно затихли. Евтихия, наверное, приняли за главного посланника.

Тот, кто подбирался к столу, замер от него в полушаге и почтительно положил на стол только кончики пальцев:

— Люди из деревень пропадают, — решился он, — совсем пропадают, мессиры… и отцы, — поспешно добавил, глянув на двух аббатов.

— Часто же пропадают? — заботливо спросил Евтихий.

— Нет, избави Бог, не часто, — он затряс головой. — Но люди говорят…

— Ты сам знаешь таких людей, которые пропали? — Евтихий участливо глядел селянину в глаза.

— Я, нет, откуда же мне, нет, — селянин настороженно оглянулся. Герцог Видукинд внимательно следил за ним большими круглыми глазами. Селянин вконец смешался: — Люди такое говорят, что хоть из дома не выходи. Боязно.

Селянина поддержали выкрики из-за чужих спин:

— Пусть добрая Берта скажет, где её дети!

— Добрая Берта? Кто здесь добрая Берта?

Вперёд вытолкнули ту самую толстую тётку в чепце и с трясущимися от страха руками.

— Что у тебя случилось, eine gute Fräu? — Евтихий попытался расположить к себе селян, смешивая народную латынь со среднесаксонскими словами. — У тебя пропали дети, твои die Kinder?

— Ja, meine zwei Kinder, — она показала два пальца. — Сынок у меня Ганзель и дочка Грета, совсем же младенец. Они… Они пропали в лесу в то новолуние. Ох… — она затряслась, плача.

— Днём или ночью пропали? — помрачнел Евтихий.

— Конечно, днём, — тётка оглядывалась, ища помощи.

— В новолуние? — уточнил грек.

— Да, конечно же, в новолуние и днём… Неужто я детей отпущу в лес ночью да ещё в полнолуние! — выпалила она.

Люди опять закричали, а тётка, вытирая глаза, повернулась и ушла. Евтихий нахмурился, брат голландец опять забарабанил пальцами, а Видукинд буравил всех круглыми глазами. Из толпы кто-то отчаянно выкрикнул:

— Это всё они делают! Die schwarze Elfen — чёрные эльфы!

Евтихий наклонился к Видукинду:

— Второй раз слышу о чёрных эльфах. Герцог, это лесные духи, местное суеверие?

Герцог отрицательно мотнул головой и брезгливо скривил губы:

— Если и духи, то в плоти мерзкой и греховно падшей. Вполне достойной костра!

Евтихий ничего больше не выяснил, потому что некий селянин, пряча лицо под шляпой, выкрикнул:

— Лора-на-Горе из них! Это с неё всё и началось, Lora-in-Ley с ними.

Евтихий сжал губы в тонкую нить. А Видукинд встречно наклонился к нему:

— Миланец, а это правда, что ты её видел, но отпустил?

Он не ответил герцогу. Резко встал, указывая рукой на селянина в шляпе:

— Вот ты, именно ты, да! Говори, что ты о ней знаешь.

— Я-то? — нагловатое деревенское лицо на миг выглянуло из-под шляпы. — Она на Рейне пловцов топит. Она его полюбовница, ольхового короля, то есть. Вот же, и Ганзеля с Гретой в ольховом лесу утопили, в болоте, — селянин попытался исчезнуть за плечами и спинами саксов.

— Вот откуда ты это знаешь? Стоять! — крикнул ему Евтихий. — От кого тебе известно, что детей утопили? А?

Селянин уже исчез, а брат ломбардец тихо усадил Евтихия на место:

— Да-да, — он успокаивал, — я тоже не люблю наговоров. Но, увы, это наша служба — выслушивать всякие напраслины и ереси. Да-да.

— Падернборнский капитулярий карает смертью за ложное обвинение в колдовстве и человеческих жертвоприношениях…

— Хе-хе, — успокаивал брат ломбардец. — Да-да, я это помню.

Опираясь на толстую палку, к столу подобрался старик со сморщенным лицом. Грозя миссии короля пальцем, старый сакс произнёс тираду на каком-то вовсе неведомом диалекте. Брат голландец с досадой вздохнул и нехотя перевёл Евтихию и брату ломбардцу:

— Коротко: дед говорит, что встарь при служителях их бога Ирмина такого безобразия не творилось.

— Вот как? — брат ломбардец поднял брови, а старик-сакс, стоя в отдалении, потыкал в него пальцем — или не в него, а куда-то за плечо брата ломбардца — и мрачно повторил: