Максим Форост - Вперед, государь!

Евтихий привязал коня к стволу разросшейся под утёсом ольхи, взбежал по тропе вверх. Хижина хозяйки утёса стояла как и прежде, никто не посягнул на неё, не разобрал, не разрушил.

Лора сидела на камне спиною к нему и смотрела на реку.

— Так ты есть владычица Рейна? — Евтихий спросил её издали.

Лора отпрянула, отскочила к самому краю утёса и замахнулась на него палкой, как будто собралась ей отбиваться.

— Здравствуй, Лора-на-Горе, Lora-in-Ley, Лорелея! — Евтихий пытался говорить безмятежно.

— Ай, это ты, теперь я узнала, — она неприветливо поджала губы. — Ты тот самый любопытный лодочник. Я-то смела надеяться, что ты забрёл тогда по случайности. Зря надеялась. Случайностей не бывает. Ты и сегодня не на огонёк зашёл?

Всё-таки, её латынь слишком правильна для саксонской селянки…

— Ты и есть та самая Мэб, правильно? — Евтихий подошёл ближе, а Лора насторожилась. — Я знаю одного барда, который знает твои золотые косы.

Волосы у Лоры были чёрные и короткие, но о золотых косах Лорелеи говорили все лодочники.

— А-а, понимаю, — Лора опустила палку. — Это Талиесин. Ты от него? Так бы и сказал в прошлый раз. Или… или ты от него ?

Этим тоном все они обозначают Скитальца. Они стараются не называть его по имени. Евтихий посерьёзнел. На лице Лоры отразилось замешательство.

— Лора, я тебе не отвечу, но я задам пару простых вопросов.

— Ну-ка, спроси.

— Сколько тебе лет?

Лора удивлённо приподняла бровь и поудобнее перехватила палку:

— Не так много, чтобы считаться старухой, но достаточно, чтобы не сидеть в девках. Доволен?

— Спрошу иначе: сколько прошедших веков ты видела?

— Что? Ах, вот как… — она мотнула головой, солнце блеснуло на её волосах и на миг сделало их золотыми. — А тебе-то какая разница? — на солнце она прищурилась.

— День за один месяц? — рискнул Евтихий. — Или месяц за один день?

— Э-э, да ты ничего не понял, — вырвалось у Лоры. — Не месяц за один день, а только один день в месяц. День новолуния. Эй? — она вдруг насторожилась и окликнула его с подозрением: — А ты точно ли от него ? А он сам хочет ли, чтобы я всё это тебе рассказывала?

Евтихий пожал плечами:

— Ну, он же захотел, чтобы меня увидел тан Гейзер и чтобы я поговорил с ним. Тан Гейзер — это твоя любовь, Лора-Меб?

— При чём здесь тан Гейзер? — она всплеснула руками. — Я не Мэб. Я была не с ним. Понятно тебе?! Не с ним! — она вызывающе бросила это, а потом, вдруг пожалев о своём выкрике, стала теребить кончик шнурка на платье. Но её пальцы замерли, и она с тревогой подняла глаза: — Что-то случилось, да? С ним что-то случилось? Ты же его видел. Я только теперь поняла! Что с ним? Ну, не томи!

Вот сейчас она говорила не о Скитальце, совсем нет. Это другой тон. Евтихий, сжимая губы, соображал, почти что угадывал. О ком она говорит? Оставалось рискнуть ещё раз:

— Ах, Рип из Винкля? — он осторожно сказал, не сводя с неё глаз. — Ну, так он жив и здоров, Лора.

— Так что же тебе тогда надо! — она выкрикнула с неподдельным облегчением.

Евтихий обессилено прислонился к стволу дерева. Как же он ошибался! Он соотнёс Лору с Талиесином в силу близости их возраста. А связать юную Лору с дряхлым пастухом Петером-Рипом не пришло в голову.

— Лора, скажи, у тех, кто живёт с Агасфером-Скитальцем, — он бросил нелепую игру в неназываемые имена, — есть только двенадцать дней в году? Дней новолуний, да?

Лора замотала головой:

— У всех идёт год, — она попыталась объяснить, — а у тех, кто с ним , только двенадцать новолуний. У всех целый век, а с ним … только месяцы… Нет, не месяцы, года три получается, — Лора вконец запуталась.

— Он отпустил Рипа на двадцать лет раньше тебя. Так? Поэтому Рип стар, а ты — нет.

— Нет, не отпустил — это не то слово, — сопротивлялась Лора. — Рип ушёл сам, и дни потекли у него как у всех. А прежде Рип был молод и силён, и я… и я… — Лора замолчала.

— Скитальцу нужны моряки? — быстро спросил Евтихий.

— Ну да, — Лора растерялась.

— Скиталец на днях приходил к Рипу, — сообщил Евтихий, — и снова звал Рипа с собой. Для чего?

— Да-а? Я этого не знала, — она с болью протянула. — Тогда я не пойду, не пойду с ними, — она замотала головой и вдруг выкрикнула со слезами: — Я даже не представляю, как он теперь выглядит! Он же стал старый, понимаешь ты? Рип состарился!

— Это Рип водил корабли в Египет? — перебил Евтихий.

— Нет, не он! — выкрикнула Лора. — Я влюбилась в Рипа как дура, когда встретила его в порту в одно новолуние. Я пошла за ним к Агасферу! А Рип взял у него вольную, простился и вдруг ушёл. Я осталась. Нет, всё не так: это остался Рип, а я для чего-то уплыла в тот проклятый Египет, чтобы Скиталец смог вывезти оттуда этих… своих… А Рип старел год за годом! Какие-то несколько месяцев на кораблях — и двадцать, тридцать, сорок лет на берегу!

Лора кусала губы и горько досадовала на свою откровенность. Евтихий помолчал и, наконец, вздохнул:

— Скажи, зачем Скитальцу те странные египетские люди?

Она растерялась, развела руками и показалась от этого беззащитной и жалкой.

— Он — Скиталец, и они… скитаются. Он — Гадатель, и они… гадают.

— Я это слышал, Лора. Так говорят все. А какова правда?

— Он свободен, и они… свободны. Всё беды из-за свободы! Свобода пьянит. Это был полёт! Какой-то полёт с ним из новолуния в новолуние! Я изменила Рипу… А с ним нельзя было не изменить! — она оправдывалась. — Он сам и есть — свобода! А Рип ушёл… Я предала его? Скажи, я предала? — она выдохнула почти с ужасом.

— Кто были те люди? — Евтихию важно было понять. — Все эти мужчины, женщины, дети, которых он привёз на кораблях. Кто они были?

— А я-то откуда знаю! — провизжала Лора. — Мне-то зачем это знать! Уходи, уходи, уходи отсюда! — она закусила кулаки и со слезами завыла, едва успев от него отвернуться.

Евтихий тяжело вздохнул. Уходя, он сказал:

— Лора, свобода может оказаться злом, если только использовать её неправильно.

— А правду говорят, — окликнула его Лора, — что тан Гейзер счёл свою любовь грехом и исповедался в Риме? Ведь эта золотоволосая Мэб, она сошла на берег раньше Талиесина. Ах, Талиесин, ах, честный Томаш…

Лора, не оборачиваясь, бранила Тангейзера и причитала о нём.

12

«…Тангейзер страшился, что погубил свою душу с языческой богиней, и потому исповедался самому римскому папе. Но папа с гневом прогнал его: „Скорее зацветёт мой посох, чем ты обретёшь отпущение!“ Тангейзер в отчаянии оставил Рим, а день спустя у папы зацвёл посох. Напрасно папские гонцы искали Тангейзера по всему свету… Почти так всё это и было».

Над рекой собирался дождь. С западного берега реки ветер нагнал облака, и небо помрачнело. То тут, то там в Рейн падали первые капли. От этого Рейн сделался хмурым, седым и неприветливым.