Владислав Конюшевский - Длинные версты [litres]

– Финансы будут. Тут лишь один снятый с довольствия великий князь компенсирует затраты на содержание целого завода. А сколько их таких? Не считая персон поменьше. Вот то-то…

Собеседник скептически поджал губы:

– Извините, но в вас, похоже, тоже толика романтизма есть. Просто я достаточно хорошо знаю человеческую натуру и могу с уверенностью сказать, что вот этих ваших нововведений хватит буквально на десяток лет. И то, если будете их вводить постепенно. А потом люди привыкнут и захотят большего. Человек ведь такая скотина, что быстро привыкает к хорошему и ему становится мало. Или вы считаете, что «сознательный» работник удовлетворится имеющимся?

Слово «сознательный» Тарас произнес с такой интонацией, что было понятно – относительно этой стороны взаимоотношений общества и личности у капитана есть глубочайшие сомнения. У меня, в принципе, тоже. Поэтому ответил, как думал:

– Как говорил один мой знакомый: когда за душой нет ни копейки, рубль тоже капитал [40] Несколько переиначенная фраза Бернандо О’Рэйли из к/ф «Великолепная семерка». . И даже десять лет – большой срок. Ну а в дальнейшем… Ленин как-то сказал, что государство – это аппарат принуждения. Так что в этом смысле для тех, кто начнет зажираться, будет не только пряник, но и кнут.

Нетребко съехидничал:

– Как? Неужели своих, классово близких?..

Я кивнул:

– Недрогнувшей рукой. Тут в другом дело. Вы сами сказали про десять лет. Вот давайте и прикинем. Сейчас вводить все это просто нереально. Война, потрясение всех устоев, ну и так далее. Нет, что-то начнем делать уже в ближайшее время. Это будет касаться и земли, и фабрик. Но основные положения пойдут в дело лет через пять-семь. И очень постепенно. Так что растянется еще лет на восемь-десять. Ну, чтобы народ в бодром тонусе держать, каждый год делая какие-то послабления. И какой там у нас год в итоге получится?

Заинтересованно слушающий меня собеседник, на секунду задумавшись, ответил:

– Где-то тридцать пятый – тридцать шестой.

– Ага. И к этому времени у нас подрастет целое поколение, воспитанное на совершенно новых отношениях. Которое к советской власти станет относиться как к матери родной. Так что речь пойдет не о «сознательности» нынешних людей, а о правильном воспитании будущих трудящихся. И поверьте – государство приложит к этому все силы. Только вот проблема вылезет совершенно в другом…

Несколько сбитый столку Тарас удивленно спросил:

– В чем?

– А подумать? Годы-то я вам назвал… Что вполне ожидаемо произойдет чуть позже?

Тот задумался на какое-то время, но потом тряхнул головой:

– Варианты есть, но смущает столь жесткая привязка ко времени. Было бы очень любопытно послушать ваш ответ.

Криво ухмыльнувшись, я предложил:

– Давайте мыслить логически. Иностранные буржуи, из промышленно развитых держав, в ужас придут от подобных послаблений для народа. И у них останется лишь два выхода. Или в ближайшее время идти на нас войной, чтобы в зародыше задавить все социальные начинания, или вводить у себя такие же законы. Вводить похожие правила просто немыслимо – это огромные и, как они пока считают, бессмысленные финансовые потери. Объявить войну они были бы рады, но не сейчас. Сейчас их свои же подданные, уставшие от бойни, не поймут. При этом что-то делать все равно надо. Поэтому они нас попытаются задавить самыми разными санкциями и прочими эмбарго. Ну а в конце концов – нападут. Соберутся всем скопом и повалят на Русь, как это уже не раз бывало. Так что тяжело придется…

Нетребко почесал подбородок:

– Хм… Под таким углом я ситуацию не рассматривал… – А потом, хмуро глянув на меня, спросил: – То есть вы думаете, что давить будут, а потом и войну объявят? Непонятно только, почему вы говорили про середину тридцатых годов?

– Потому что к тому времени мы только-только жить нормально начнем. Всей страной нормально, а не отдельными личностями. А буржуи начнут активно готовиться, так как буквально лет через пять у них в призывной возраст войдут парни, для которых война это что-то далекое, можно сказать – былинное. Закончившееся задолго до их рождения. И которые будут жаждать реванша. Вот к тридцать девятому и надо ждать нападения. Еще хотя бы потому, что нынешняя мировая бойня вообще никаких поставленных задач не решила.

Капитан мрачно покивал и, вскинувшись, заговорил:

– А если…

Но я его перебил:

– Даже если представить сказку с воцарением самодержца и возвращением «как было», то ничего не изменится. Только хуже станет. Я даже не буду говорить про народ, уже хлебнувший воли, и его отношение к внезапно вернувшимся хозяйчикам. Про предстоящие вечные бунты и прочую смуту, со стрельбой да взрывами. Нет, оставим это все за скобками. Просто без кардинальнейших изменений никакой царь за двадцать лет страну не перестроит. Так ведь мы уже начали перестраивать! И смысл тогда менять шило на мыло? Да еще и при резко отрицательном отношении подавляющего большинства населения?

Собеседник лишь крякнул, а я продолжил:

– Что касается европейцев, те поняли, что внутри себя воевать совершенно невыгодно. Это ведь не восемнадцатый век. Оружие другое, потери другие и профит какой-то околонулевой. В лучшем случае лишь покрыть издержки. И это для выигравших!

Проигравшие же попадают в полнейшую задницу. Зато под боком есть огромная страна с не менее огромными ресурсами и более-менее развитой инфраструктурой. Страна, которую они искренне считают слабой. Так что царь у нас будет, парламент, диктатор или советская власть – роли не играет. Попрут в любом случае. Одна надежда, что люди горой встанут за Советы, и война получится народной. Отечественной. Когда поднимутся все, от мала до велика, невзирая на пол и возраст. Тогда Европа умоется. Другой вопрос, что…

Тут мне пришлось прерваться, так как я еще с начала разговора наблюдал странные шевеления за кустами. Зачем-то на ВПП выгнали броневик и личный состав, постепенно собираясь в круг, стал кучковаться возле него. Мелькнула мысль: митинг, что ли, готовится? Но увидев приближающегося ко мне Лапина (а шел он торжественно, словно архиерей на приеме), я, кажется, стал догадываться, к чему все эти телодвижения. И не ошибся.

Важный комиссар приглашал командира на общее собрание батальона, для выдачи героическому краскому полного имени (в этот момент надо было видеть глаза Нетребко). Я лишь уточнил: а как же остальные? Сейчас ведь чуть больше половины бойцов с нами. На что Кузьма успокоил, сказав, что остальные, еще при утренней встрече, делегировали доверенным людям свои полномочия. Так что все условия соблюдены.

А после сорокаминутной речи стоящего на броневике комиссара (прямо, мля, как Ленин, только в кулаке при этом держал не кепку, а панаму) и моих ответных слов было принято единогласное решение. Так что я теперь официально стал Чуром Пеленовичем Свароговым. С итоговым документом общего собрания и подтверждающими печатями. Студент же, пользуясь моментом, ходил гордый, свысока поглядывая на окружающих, получая одобрительные возгласы и дружеские похлопывания. Ловя краем глаза его слегка заматеревшую фигуру, брюзгливо подумал, что если этот кадр вдруг назовет себя мои крестным, то точно в бубен схлопочет.