Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Над этой головой гарцевал с опущенной в руке саблей улан в каске, выкрикивая какие-то непонятные шепелявые приказания. Переступающий ногами конь вот-вот должен был растоптать подкованными копытами мертвое навсегда юное лицо Мишки с удивленно распахнутыми голубыми глазами и приоткрытым ртом. И Лева Гороховский должен был это терпеть? Тикать в лес, как тот струсивший солдатик?

Карабин к плечу и, почти не целясь, с пяти метров из-за дерева пану в грудь – бах! Вторым выстрелом, не думая о пользе дела, желая лишь убрать опасные копыта от Мишкиной головы, коню под ухо – бах! Оба рухнули: сперва сковырнулся с седла назад хорунжий; следом, подломившись ногами, упал набок и его конь (отрубленную Мишкину голову никто из них к Левиному удовлетворению так и не задел). Но самого Леву заметили – несколько улан повернули коней и понеслись на сближение, взметнув блеснувшие на солнце клинки.

Первого Лева подстрелить успел, совершенно случайно попав прямо в ненавистное лицо под каску; а когда в очередной раз передергивал затвор, выбрасывая стреляную гильзу, – следующий подскакавший поляк уже опускал испачканный в крови клинок прямо на него. Дослать патрон в ствол Лева уже не успевал, но успел отклониться в бок за свое дерево, из-за которого и стрелял – опустившаяся со свистом сабля впустую рассекла воздух – разогнавшийся конь пронес своего наездника дальше в подлесок.

Налетевший с другой стороны дерева старослужащий улан с двумя желтыми нашивками намеревался, как на учениях, красиво срубить голову наглому, посмевшему сопротивляться, русскому (его круглые еврейские глаза он не рассмотрел). Но Лева (как он только опять посмел?) вовремя нагнулся и клинок над его головой с глухим стуком неглубоко врубился в твердое дерево. Разгневанный Гороховский уже не чувствовал себя красноармейцем – в нем проснулся портовый грузчик, готовый в пьяной драке рвать и ломать своих врагов голыми руками. Бросив карабин с так и не закрытым затвором, хотя в магазине оставалось еще два патрона, он своими мощными ручищами схватил промахнувшегося всадника за сапог и, как пушинку, пихнул вверх и назад – не удержавшийся в седле поляк просто вылетел из седла, выронив саблю, которая, в свою очередь, не удержалась у него на темляке.

Следующий пан взвил своего коня на дыбы над этим упрямым, никак не желающим умирать русским – Лева, как былинный богатырь, поймал опускающиеся на него огромные копыта и, поднатужившись, отпихнул в сторону. Оступившийся конь крепко стукнул, переломив ему несколько ребер, своего наездника о дерево.

Тем временем сзади развернул коня первый промахнувшийся улан. В этот раз он решил не зарубить, а проткнуть ускользающего противника и нацелил слабо искривленный блестящий клинок сабли в широкую пропотелую спину. Лева услышал приближающийся топот и успел обернуться – опущенное слегка покачивающееся от конского шага острие летело ему прямо в грудь. На каком-то инстинкте Лева молниеносно присел и опрокинулся на спину – раздосадованный поляк и в этот раз пронесся мимо, так и не достав его саблей.

Перед глазами перевернувшегося на живот, чтобы вскочить на ноги, Левы, желто блеснуло начищенной латунью перекрестье с изогнутой под прямым углом дужкой эфеса польской сабли. Лева схватил рукоять с темными буковыми накладками и почувствовал себя уверенней. Он слыхом не слыхивал, ни о каких приемах сабельной рубки или колющих ударах, но с одного удара топора мог, играючи, расколоть самое сучковатое полено твердющей акации. Что ему легонькая трофейная сабелька, под латунную дужку которой он едва смог протиснуть свою широченную лапищу?

Опять очередной наглый пан попробовал стоптать его своей каурой лошадью – Лева, все еще стоя на одном колене, вонзил трофейный клинок невинному, но вражескому животному снизу под ребра, и, не сумевшая остановиться кобыла, сама жутко распластала собственное брюхо вдоль, вываливая наружу вместе с хлынувшей кровью парующие вонью сине-красные внутренности. Лошадь, щеря в диком от боли смертном ржании крупные белые зубы и перестав слушаться всадника, проскакала еще несколько метров, ослабела и рухнула вместе с ним, подминая кусты.

Опускающуюся сверху саблю следующего улана, вставший на ноги Лева без труда отвел, подставив свою. И тут же зверски хватил ее хозяина наискось по правому бедру, перерубив и мышцы, и берцовую кость, и боковую лопасть седла, и потник, и лошадиную шкуру и, даже, надколов несколько лошадиных ребер.

Два улана, что-то крикнув друг другу, придержали своих коней и медленным шагом стали приближаться к Леве с двух сторон. Тяжело дышащий, разгоряченный боем Лева отступил к дереву и прижался к нему спиной, держа саблю вертикально перед собой. Всадники надвинулись и синхронно взмахнули клинками, готовясь одновременно опустить их на советского верзилу: один справа от себя, а другой слева. Но упрямый русский с грустными еврейскими глазами гибнуть (вот упрямый) опять не захотел: когда смерть несущие блестящие лезвия уже разгонялись, почти одновременно опускаясь на шею и плечи, Лева, слегка присев, широко шагнул влево под мордой коня и ткнул острием в правый бок улана, не успевшего сдержать свою рубящую пустое место саблю. Ткнул глубоко: клинок вошел на четверть своей длины.

Выдернув саблю из кричащего и начавшего заваливаться в сторону тела, Лева крутнулся обратно через левое плечо спиной вокруг дерева. Второй улан, развернувший коня, был уже в недосягаемости от его сабли, но ноги его лошади – вот же они! Даже не хекнув, Гороховский отсек (мясники позавидуют) левую заднюю ногу чуть повыше колена. Дико заржавший конь, взбрыкнув крупом, скакнул вперед на трех оставшихся ногах, хлеща кровью из дергающегося обрубка. Его всаднику теперь стало явно не до советского упрямца.

Находившиеся поблизости от бешеного красноармейца с обманчиво добрыми круглыми глазами уланы больше не захотели демонстрировать на нем свое мастерство в сабельной рубке – они потянули из-за спин карабины.

Лева, вовремя заметив такое дело, тоже решил завершить на время свои богатырские подвиги: от винтовочной пули трофейной сабелькой не защитишься; и, без всякого стеснения, быстро показал панам полякам свой широкий тыл, петляя между деревьями вглубь леса. Поляки, не слезая с седел, дали по нескольку выстрелов вслед его мелькающей среди стволов и зелени кустов крупной фигуре, промахнулись и прекратили даром тратить патроны: никуда этот сумасшедший громила-убийца не денется из маленького лесочка, скоро ему, как и всем прочим русским, туда убежавшим, настанет неминуемый конец.

Когда на узкой полоске между разгромленной советской колонной и лесом уже не осталось ни одного живого красноармейца (кроме потерявших сознание или притворяющихся на земле убитыми раненых); поляки, по приказу эскадронной трубы, спешились. Одна часть улан осталась на месте разгрома, а другая, передав своих лошадей немногочисленным коноводам и, сдернув из-за спин карабины, отправилась растянувшейся цепью в лес, загоняя, как охотники дичь, скрывшихся за деревьями русских.