Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Лева Гороховский, оставив кадрового пулеметчика менять почти опустевшую холщевую ленту на полную и, все еще не отошедший от пережитого боя, диких усилий и эмоций, поднялся на ноги. Потянулся богатырскими ручищами, чуть не разрывая на груди заскорузлую от чужой крови гимнастерку, и с многоэтажной заковыристостью, по портовому, выматерился, снимая напряжение.

– Хлопцы, – позвал Лева подтянувшихся к ним с прогалины уцелевших при расстреле красноармейцев. – Айда поляков добьем. Гляньте: кое-кто еще промеж конями шевелится, мать их так через коромысло и якорь им в тухес до упора.

Некоторым недорасстрелянным хлопцам, подошедшим с прогалины первыми, досталось трофейное оружие убитых, другие, вытащив из брезентовых чехлов свои четырехгранные штыки или малые пехотные лопатки, с удовольствием пошли добивать, вымещая на упавших поляках и свою месть за убитых товарищей, и свой стыд за собственное бегство, и недавнее позорное бессилие. Жалости, даже к раненым, никто из них не испытывал. Еще живые уланы лопотали что-то по своему, явно прося пощады, часть даже пыталась поднять руки. А хрен вам в глотки! Как саблями рубить, конями топтать да из пулеметов в спину палить – о жалости не думали – пленных не брали. Получай, с-сука! Н-на!

Лева для дорезания поляков опять подобрал давешнюю в уже запекшейся крови уланскую саблю, так хорошо послужившую ему против собственных же хозяев. Трофейный польский наган, в котором еще оставались патроны, засунул себе просто спереди за ремень. Внимание Левы привлек пытающийся достать придавленную ногу из-под упавшего, но еще дрыгающего копытами коня, офицер с богато расшитым серебром воротником и тремя звездочками на погонах.

– Пан меня понимает? – Лева острием сабли осторожно приподнял подбородок лежащего поляка.

– Да, – к его удивлению ответил офицер по-русски.

– Ты кто?

– Помоги достать ногу.

– Зачем?

– Я сдаюсь.

– И что мне с того?

– По правилам ведения войны, если солдат или, тем более, офицер хотят сдаться в плен – их не убивают.

– Я таких правил не знаю.

– Позови своего офицера – он знает.

– У нас нет офицеров – только командиры.

– Так позови своего командира! – повысил голос поляк. – И убери от моего горла саблю!

– Как я позову своего командира, когда вы его убили? (Лева сильнее вдавил острие клинка под подбородок – выступила кровь). Твои солдаты и убили.

– Это был бой по всем правилам. А теперь я хочу сдаться.

– А ты, вообще кто такой? Звание?

– Ротмистр.

– Не знаю такого звания.

– В кавалерии ротмистр – это, как в пехоте капитан.

– А! Ясно. Сколько вас всего было-то?

– Немногим больше ста пятидесяти.

– То есть, почти полторы роты по-пехотному? (Ротмистр промолчал и Лева сильнее надавил острием). – Перестал русский понимать?

– Примерно.

– Так это ты всеми командовал?

– Я. Но мне приказали устроить засаду. В штабе полка приказали. Я только выполнял приказ. У меня много важных сведений для вашего командования. Я могу быть полезен.

– А когда твои уланы моему другу-земляку Мишке голову с плеч рубили, почему они его в плен не взяли? Может, у него тоже важные сведения для вас были? Снесли ему молодую красивую голову без всяких разговоров о плене и все. И не только ему. А здесь, на прогалине, кто велел пулеметы поставить и наших солдатиков в спину расстреливать? (Ротмистр молчал). Почему им плен не предложили? Они бы, думаю, сдались. Безоружными ведь бежали. Молчишь, пан ротмистр? А как сам в дерьмо обеими ногами вступил, так сразу о правилах войны каких-то вспомнил. Неправильно это.

– Много моих солдат еще прячется в лесу, – продолжал торговаться за свою жизнь ротмистр. – Я могу им приказать выйти и сдаться.

– Думаю, и без тебя всех переловим или перебьем. Трусливая твоя панская душа. Ишь ты, правила войны у тебя, как припечет. А вот хрен тебе в глотку. Или саблю. По рукоять.

За спиной послышался приближающийся топот копыт, Лева обернулся, повременив рубить поляка, и схватился левой рукой за торчащий за ремнем трофейный наган. На коне сидел не улан: гимнастерка была явно наша, красноармейская. Лева опять повернулся к ротмистру, чтобы его прикончить.

– Эй! – донесся крик верхоконного, – Товарищи красноармейцы! Лейтенант Карпенко приказал всех не убивать. Нужны языки.

Лева опять придержал саблю. Запал дорезать проклятого ротмистра прошел. Как язык, к бабке не ходи, он был полезней своих подчиненных. Всадник приблизился и умелой рукой осадил разгоряченного каурого коня. Судя по петлицам, два треугольника, – это был отделенный командир. Пехота.

– Смотри, отделенный, – обратился к нему Лева, – ротмистр твоему командиру подойдет? Это он, сука, эскадроном командовал. И по-нашему говорит, как мы с тобой.

– В самый раз подойдет.

– Так остальных мы тогда дорежем?

– А смысл, артиллерия? Хрен с ними. Пускай живут. Им приказали – они нас и убивали. Потом мы их. Война, однако. В смысле, поход . Миролюбивый . Эй, хлопцы! – крикнул отделенный. – Оставьте панов на развод, если еще живые имеются.

Красноармейцы согнали полдесятка недоколотых штыками и недорубленных лопатками и саблями улан в одно место и усадили на мягкую землю. Ротмистра пришлось вытаскивать из-под пристреленной в ухо, чтобы не мучилась, лошади и, сам он идти не мог (если не притворялся), под белы барские ручки препроводить туда же.

– Слушай, артиллерия, – обратился отделенный Сидоренко к Леве, – а кто у вас командует?

– А черт его знает, – пожал налитыми силой плечами Лева. – Мы как-то об этом и не думали вовсе. Сперва я этот (он показал окровавленной саблей) пулемет отбил; потом ко мне ваш ротный пулеметчик, недострелянный в спину, присоединился; потом еще с поля выжившие подтянулись. Все в одном красноармейском звании. Так что командиров у нас и нету. Даже отделенных.

– Ясно, – кивнул Сидоренко. – Тогда, хоть ты и артиллерия, назначаю тебя старшим над всей вокруг тебя пехотой. Временно.

– Есть, товарищ отделенный командир, – кивнул Лева, не отдавая чести в связи с непокрытой головой. – Быть старшим. Временно.

– Звать-то тебя как?

– Лева я. Гороховский.

– А ты не ранен, Лева? Весь в крови.

– Вроде, нет, – пожал плечищами бывший грузчик и оглядел свою заскорузлую гимнастерку. – А! Это не моя кровь – панская и конская.

– И где это ты так вымазался?

– Да… Сначала там, – Лева махнул головой в сторону шоссе, – у колонны. Потом тут, у пулемета…

Сидоренко оглядел измазанного кровью Леву, потом разбросанные недалеко от станкОвого пулемета мертвые тела.

– Ты, чо, – спросил он, – саблей их порубал, что ли?

– Да, кого как, – пожал плечами Лева. – Пеших – саблей, потом троих конников из этого пулемета срезал.