Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

– Что нас ждет, если мы не пойдем на запад? – спросил пан полковник.

– Разоружение и временный плен, – пожал плечами лейтенант.

– Вы считаете умным и достойным шагом, уланскому полку с противотанковой батареей сдаться в плен четырем броневикам и взводу пехоты?

– Дело не в количестве вас и нас, – опять равнодушно передернул плечами Иванов, – а в конечной пользе для Польши и Советского Союза.

– Никакой пользы для Польши в капитуляции нашего полка я не вижу, – парировал пан полковник. Они продолжали вежливо доказывать каждый свою правоту, пока к ним на рысях не подскакала группа верхоконных. Уланы довольно невежливо стащили на землю перекинутого через шею коня расхристанного белобрысого немца с кровоподтеками на перепуганном молодом лице. Один из уланов, как оказалось, знал немецкий и взялся переводить. Перепуганный немчик без каски смотрелся просто мальчишкой, непонятно почему, одетым в серо-зеленую армейскую куртку и коричневатые брюки. На вопросы отвечал охотно и заискивающе смотрел больше на советского лейтенанта, чем на польского полковника. У Иванова создалось такое впечатление, что он больше ждет милосердия от него, на отряд которого они зачем-то предательски напали; чем от поляков, у которых за три недели уж точно накопилось достаточно причин для мести.

Пленный в рядовом чине стрелка (шютце) оказался шофером грузовика. Живым его оставили, потому, что он в бою не участвовал – сидел у себя за баранкой и даже за карабин не хватался, когда с тыла вынеслись уланы. Он (предупрежденный, что, если скажет правду – останется жить) показал, что их отрядом командовал капитан (гауптман) Визенер, который находился в командирском броневике с большой рамочной антенной над башней и, вероятно, погиб (погиб, подтвердил один из уланов). Херр гауптман знал, что мост обороняют русские, подтвердил немец. Но все равно приказал атаковать, хотел посмотреть, какие вы в бою. А потом сказать, что принял вас за поляков. Еще перепуганный немец рассказал, что случайно слышал разговор гауптмана со штабс-фельдфебелем, его (шютце) непосредственным командиром, который ездил рядом с ним в кабине. Так вот, они говорили о том, что приказ «пощупать» при случае русских исходит от старшего начальства. Неподалеку от Хелма, еще занятого польским гарнизоном, уверял немец, находится их разведывательный батальон, подкрепленный танковой ротой и артиллерией. А еще западнее наступают широким фронтом и другие части их моторизованной пехотной дивизии. Юный немчик добавил, что сам он ничего против русских и коммунистов не имеет, считает их союзниками, очень рад подписанию договора о ненападении между их странами и вообще, его родной дядя (по матери) был социал-демократом и с 33-го года посажен в концлагерь. Когда пленный ответил на все вопросы полковника и лейтенанта, его увели в сторону.

– Ну, так что, пан полковник? – спросил Иванов. – По-прежнему собираетесь схватиться с немецкой дивизией и с честью, но бесполезно для Польши, погибнуть?

– Таково наше солдатское ремесло, – пожал широкими плечами полковник, – сражаться и гибнуть, забирая с собой на тот свет как можно больше врагов.

– Не думаю, чтобы это было лучшим вариантом, – покачал головой Иванов. – Хоть я и гораздо младше вас по званию, да, и по опыту, но, уверен, сражаться надо так, чтобы враги гибли, а свои солдаты оставались живыми. Лучше, на время, пойти в советский плен, чем идти сознательно в самоубийственную атаку из воинской гордости и шляхетского гонора.

– Но ведь и вы, пан лейтенант, перед немцами не капитулировали. Вы ведь решили, я уверен, стоять насмерть. И если бы не наша скромная помощь – вы бы все здесь и полегли.

– У нас просто другого выхода не было, – теперь пожал гораздо более скромными в размахе, чем у рубаки-полковника, плечами лейтенант. – Если бы мы не ответили немцам огнем, они бы нас просто перебили. В плен, я уверен, они нас брать, и не собирались, чтобы не оставлять свидетелей своего предательского прощупывания . А у вас сейчас выход есть – сберечь свой полк, своих людей в советском плену. Я, конечно, не могу ручаться головой, но слышал от своих командиров, что условия вашего плена не будут сильно отличаться от ваших же казарменных условий.

Шагом подъехал ротмистр Скшипиньский, спешился, оставив поводья улану, что-то пропшекал, козырнув, своему пану полковнику, потом повернулся с чистосердечной улыбкой к Карпенко и, продолжая говорить по-польски, крепко затряс ему руку. Карпенко, добродушно посмеиваясь, ответил ему по-русски и похлопал по плечу. Они, довольные удачным совместным боем и возникшим боевым братством, поняли друг друга и без переводчика.

– Товарищ лейтенант! – раздался тревожный крик подбегающего лопоухого солдатика. Все замолчали и повернулись к нему. Запыханный Пырин опустил винтовку с примкнутым штыком прикладом на землю и левой трясущейся рукой стал показывать себе за спину. Одна обмотка у него распустилась, и ее замызганный край волочился сзади. – Поляки у меня задержанных забрали.

– Чего кричишь, – осадил своего бойца Карпенко, слегка досадуя за его непрезентабельный вид перед лощеными панами союзниками. – Объясни толком. Какие задержанные?

– Ну, те, что переодетые солдаты. Я ведь их охранял. Как приказывали. Когда стрелять начали, я их под мост отвел. Сам так решил. Они хотели было убежать – я не дал – винтовкой им грозил. А теперь пришли другие поляки, покричали, наставили на меня свои ружья и увели тех, первых. Что я мог сделать? Кругом были одни поляки, куда не глянь. Я им и так, и эдак говорил, что, мол, нельзя их у меня забирать, что я поставлен их охранять, караульный, стало быть; а они, может, не понимают по-нашему, в меня дулами тычут; по-своему «пш-пш» кричат и все равно всех забрали. По уставу, я, конечно, должен был в них стрелять, но уж очень их много вокруг было. Меня бы точно самого пристрелили и кто бы тогда вам все про это доложил?

Что-то загомонили промеж собой польские офицеры. Потом переводчик разъяснил, что те люди, которых забрали, – дезертиры. И по законам военного времени им положен расстрел без всякого суда и трибунала. Пан полковник, по приказу которого дезертиры были арестованы, извиняется за своих улан, если при этом пострадали честь и достоинство советского солдата, их караулившего. Но это исключительно внутреннее польское дело. Лейтенант Иванов принял вполне вежливое извинение и продолжил уговаривать пана полковника сдаться. Лейтенант Карпенко велел лопоухому несуразному красноармейцу привести себя в порядок и присоединиться к своему отделению. К Иванову подошел как всегда жизнерадостный пулеметчик-радиотелеграфист Голощапов и, нарушая правила субординации, быстро прошептал ему на ухо, что танки на подходе. О бое с немцами он комбату доложил. Иванов кивнул в ответ, но в лице не поменялся (зачем полякам его радость видеть?).