Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Кое-как перемежая польские слова и русский мат, Плахотнюк громко объяснил жильцам, что если они, так их растак, тотчас не отворят дверь, то он, туды их растуды, подорвет ее гранатой к такой-то божьей матери, которая к тому же и Дева Мария, и все равно войдет. Но пристрелит, как врагов Советской власти, всех находящихся в квартире. Его язык и угрозу услышали и поняли, в коридоре послышался дробный стук женских каблучков по деревянному полу, защелкали замки и засовы – дверь отворилась. В перепуганное красивое женское лицо уставились две винтовки, грозя длинными примкнутыми штыками. Хозяйка залопотала что-то, непонятное даже Плахотнюку, и попятилась. Красноармейцы распахнули дверь и настороженно вошли вовнутрь.

Плахотнюк оставил слабосильного несуразного товарища в коридоре, велев стеречь входную дверь (взволнованный Пырин на всякий случай снял заряженную винтовку с предохранителя), а сам приступил к поискам малолетнего поджигателя. Туалет, ванная комната – никого; кухня – заглянул под стол, в шкафы, тумбочки – никого. Какой-то чулан – никого. Заставленная темной мебелью комната с задернутыми шторами и с лежащей под толстой периной на широкой кровати стонущей больной, как видно, бабкой. Включил свет, заглянул в шкафы, под бабкину кровать, занавешенную почти до пола пышной периной, – пусто. Комната явно подростка с моделью парусного корабля на полке, фотографиями на стенах лошадей и кавалеристов, открытым окном и изрешеченным пулеметной очередью Соколовского потолком – пусто; только пыль от штукатурки до сих пор не осела, да паркет покрыт белым налетом. Третья шикарно обставленная комната, – тоже пусто… И где же гаденыш-поджигатель?

Опа, а что это за белые следы ведут из обстрелянной комнаты в бабкину? Ну-ну. И кончаются эти следы аккурат у бабкиной кровати. Молодцы, придурки, затереть не догадались или не успели. Плахотнюк рывком сдернул со стонущей бабки толстую перину и, отступив на шаг, перехватил винтовку двумя руками. К упитанному боку фальшиво стонущей бабки, лежащей в постели не, как положено больной, в одной белой сорочке, а в цветастом халате и грязном кухонном переднике, прижался давешний парнишка лет пятнадцати уже не со злобными, а с перепуганными глазами.

– Вставай! – грозно приказал Плахотнюк. – Ишь, какой герой. В бабкиной кровати спрятался.

Между Плахотнюком и бабкиной кроватью, как птица, защищающая птенца, бросилась открывшая дверь красивая женщина, очевидно, – мать поджигателя. Она что-то лопотала, упрашивала, отталкивала винтовку и пыталась даже поцеловать грязную мужицкую руку, сжимающую тонкое ружейное цевье.

– Пырин! – громко позвал лопоухого солдатика Плахотнюк. – Хватит у двери столбом стоять. Сюда иди! Убери от меня эту пани к такой-то матери, пока я ее прикладом промеж глаз на хрен не зашиб.

Лопоухий Пырин, путаясь в опять почему-то распустившейся обмотке, взятой двумя руками поперек винтовкой, стал оттирать красивую пани от старшего товарища. Малолетний поджигатель вцепился в переставшую стонать бабку и вылезать из ее кровати явно не спешил, полностью игнорируя приказы Плахотнюка на польском. Его взбудораженная моложавая мамаша отходить от Плахотнюка не хотела и в свою очередь вцепилась в винтовку Пырина. Пытаясь освободить свое оружие и бестолково дергая его из стороны в сторону, несуразный красноармеец случайно и молниеносно насадил красивую пани на свой длинный четырехгранный штык.

Удивленная пронзившей ее болью пани даже не сразу закричала. Острый четырехгранный штык с четырьмя выфрезерованными долами легче, чем в учебный мешок, набитый сеном, вошел в ее мягкий живот до самого обреза винтовочного дула. Моложавая красавица-пани, как яркая бабочка на булавку, нанизанная на игольчатый штык, опустила глаза и только тогда до ее мозга полностью дошла жуткая огненная боль в смертельно проколотых внутренностях и весь непоправимый ужас свершившегося. Она схватилась обеими руками за тонкое цевье винтовки, чтобы вытащить из себя смертельное острие, и истошно завизжала. Испугавшийся не меньше ее Пырин, тоже пытаясь поскорее выдернуть из пани штык, случайно зацепил пальцем спусковой крючок – оглушительно, для небольшой комнаты, громыхнул выстрел. Получив рядышком к сквозной штыковой ране еще и сокрушающий удар винтовочной пули, на выходе из спины значительно расширившей свой раневой канал, красавица полячка разжала белые изящные рученьки и, потеряв от болевого шока сознание, а от выстрела приобретя импульс назад, легко соскользнула со штыка и безвольной тряпичной куклой буквально ссыпалась на паркет к ногам ополоумевшего Пырина, еще не убившего ни одного человека.

– Мать! Мать! Мать-перемать! – заорал Плахотнюк. – Ну, на хрен ты ее убил? Недоносок чертовый! Вызвездень жопоухий!

– Я н-не винова-а-ат, – блеял перепуганный Пырин, – она с-сама на штык н-налезла… Сама-а-а…

– Вот же дал отделенный помощничка. Звиздюк говнорылый. Тебе опаснее лопаты в руки ничего давать нельзя. Эй, ты (неудавшемуся поджигателю уже по-польски), вылазь! Или за мамкой на тот свет отправишься! (Парнишка игнорировал его крик и продолжал тесно прижиматься к переставшей корчить из себя больную бабке). Ах, ты ж сучий выпердыш! До вечера мне тебя ждать некогда, огнепоклонник, в задницу быком оприходованный.

Плахотнюк оставил винтовку в правой руке, а левой сгреб парнишку за ворот и вышвырнул через бабку на окровавленный пол возле сомлевшей и отходящей в мир иной матери.

– Тебе кто велел нас поджигать? – спросил Плахотнюк, до крови придавив острием штыка подростковое тонкое горло.

– Никто.

– Сам, значит, решил нас бензином угостить? (Парнишка молчал и смотрел перепуганными глазами). Ну, значит сам своей жизнью и ответишь. А как ты думал? Если бы тебя, подлеца, вовремя не заметили – мог бы и броневик с экипажем сжечь. А там ведь тоже люди живые, мои боевые товарищи.

– Мы вас к себе не звали, – преодолел свою трусость парнишка и снова его глаза налились злобой. – Что Советы, что германцы – наши враги. Жаль, что я промахнулся и зря помру. Но вас всех все равно сожгут. У нас весь класс договорился ваши танки бутылками жечь.

– Ну и дурни, это у вас в заднице романтика зудит, а соображения никакого. Куда вам хлопчикам с регулярной армией воевать? Передавим как щенят и имени не спросим. Вон и мамка из-за твоей безмозглости на штык напоролась. Это ты виноват в ее смерти, полудурок малолетний, ты, а не мы. Сидел бы себе тихо – и она бы была жива и ты.

– Мой отец за нас отомстит! Он вас всех покрошит! Он уланским полком командует!

– Ух ты, напугал, уже трясусь. Уланский полковник! Ты ж понимаешь. Поднимайся, становись к стене – я тебя кончать буду. Кстати, могу тебя удивить перед смертью: один уланский полк сегодня утром сперва помог нам разгромить отряд немцев, а потом и сдался нам же в плен. Как тебе такая новость?