Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Слева из ближайшей подворотни внезапно выскочили два поляка в мундирах с уже подожженными бутылками в руках. Добежать до броневиков они не успели – вовремя заметившие их стрелки открыли частый, хоть и малоприцельный огонь с близкого расстояния. Развернулся к ним и Соколовский с дегтяревым наперевес, только переменивший с помощью своего второго номера широкую тарелку диска, – полоснул длинной очередью из тяжело забившегося в руках пулемета – опрокинутые пулями наземь вражеские солдаты, уже мертвые, вспыхнули в собственном бензине из разбившихся на тротуаре бутылок.

Стрельба затихла. Двух убитых красноармейцев положили в кузов средней полуторки и накрыли их собственными раскатанными шинелями. Еще троих раненых перевязали и отправили туда же. Собрали и забросили в последнюю машину трофейное оружие. Ходить по квартирам, где были огневые точки, не стали – некогда.

Подбежавшие к шапочному разбору Плахотнюк и Пырин доложились Карпенко. Лейтенант одобрил, что сына спасшего их уланского полковника оставили в живых, и обложил забористым матом понуро стоявшего Пырина, по собственной рукожопости заколовшего его жену. Отряд привел себя в порядок, пулеметчики и башенные стрелки броневиков звонко опорожнили на край мостовой брезентовые гильзоулавливатели пулеметов и повыбрасывали еще теплые, едко воняющие сгоревшим порохом снарядные гильзы; из кузова полуторки пополнили боекомплект. Медленное напряженное движение вглубь Хелма продолжилось.

Продолжилось недалеко – до следующего перекрестка. Слева метрах в двадцати за углом дома, на пересечении с более широкой улицей, куда заглянули посланные вперед красноармейцы, от дома к дому протянулась невысокая хлипкая баррикада. Из-за нее по высунувшимся красноармейцам ударили вразнобой и не метко винтовки. Не попали, но быстро спрятаться обратно заставили. Пушек, вроде бы, за углом не заметили, и Иванов решил «выглянуть» броневиками. Лейтенант заранее развернул башню влево и опустил орудие. Дементьев подъехал и стал параллельно ему справа, развернув свою башню в противоположную сторону. Отделение Сидоренко укрылось между броневиками, остальные прижались к стенам домов.

Бутерброд из броневиков и стрелков медленно выполз на перекресток. Слева, как и ожидалось, открыли безрезультатную пальбу по броне из винтовок, даже пулемета на баррикаде не оказалось. Справа не было вообще никого. Иванов приказал остановиться, навел перекрестье прицела в какую-то телегу, поваленную на бок, и выстрелил осколочной гранатой с не снятым колпачком. Взрыв откинул остатки разнесенной на крупные куски подводы и разбросал в стороны еще какую-то рухлядь – в баррикаде скромно засияла брешь. Убедившись, что справа ничего не угрожает, Дементьев развернул башню прямо; немного заехал за командирскую машину; повернулся к завалу передом, чтобы дать возможность поработать и своему пулеметчику из курсового ДТ, и открыл огонь.

Иванов свою машину поворачивать не стал, продолжая прикрывать своим длинным надежным корпусом пехоту. В два орудия броневики довольно быстро разнесли собранную на скорую руку баррикаду: в стороны разлетались остатки какой-то мебели, ящики, бочки, наполненные землей и камнями мешки. Бессмысленный ружейный огонь защитников прекратился буквально при первых же разрывах. Какое-то время поляки еще прятались, пригнувшись, но убедившись в неуязвимости железных машин и недоступности для их легкого стрелкового оружия русской пехоты, они поодиночке и группами, пригибаясь, бросились прочь. В армейских мундирах были не все, некоторые защитники города от непрошеных гостей щеголяли во вполне себе цивильной одежде.

Вслед неудавшимся защитникам, подгоняя, а некоторых и насмерть сшибая с ног, ударили пулеметы броневиков и высунувшейся по сторонам пехоты. Красноармейцы не очень метко отстрелялись по движущимся мишеням из винтовок – хотя мертвых и раненных тел на мостовой и тротуарах слегка прибавилось. А нечего засады устраивать. Сдались бы, как прочие здравомыслящие польские солдаты сдавались, – были бы живы и здоровы. Сумевшие спастись поляки почти все быстро и бесследно рассосались по окрестным подворотням и подъездам.

Карпенко послал отделение Осташкевича проверить разбитую баррикаду. Раненых велел не добивать, но и на перевязки время не тратить; оружие подобрать. Красноармейцы, держа винтовки с примкнутыми штыками наготове, преодолели через проломы частично раскиданный снарядами завал. Несмотря на милосердный приказ лейтенанта, раздались несколько винтовочных выстрелов, короткая очередь из ручного пулемета вдоль улицы и скоро все вернулись обратно. С собой красноармейцы привели запачканного очкарика в мятом гражданском костюме-тройке, опоясанного поверх пиджака широким армейским ремнем с подсумками для маузеровских винтовочных обойм.

– Поторопили убегающих, – объяснил, командиру стрельбу своих подчиненных Осташкевич. Раненых мы не трогали. А этот пан не ранен. Целехонек. Убитым решил прикинуться, а на самом – ни царапинки. Поговорить с ним не желаете?

Ни по-русски, ни по-украински пан очкарик не понимал – позвали Плахотнюка. Его далекий от литературного польский язык пан кое-как понял, и краткий допрос состоялся.

– Вы кто? – спросил лейтенант Карпенко.

– Учитель гимназии.

– Почему с оружием?

– Я без оружия.

– А на поясе что? Сумки для пенала и чернильницы? (Пан промолчал)

– Почему вы, гражданский человек такой мирной профессии, решили убивать красноармейцев?

– Я никого не убил.

– Просто потому, что не получилось. Можно подумать, что вы в нас не стреляли. (Пан молчал). Осташкевич!

– Я!

– Поставь пана учителя к стене и пристрели такой-то матери. Был бы солдат – взяли бы в плен. А гражданским лицам на нас нападать не полагается. Он в нас не по приказу стрелял, а по велению, так сказать, своего польского сердца. Ненавидит он нас. И своих учеников тому же учит. Лишний он теперь в этом городе.

– Есть пристрелить! Пошли, пан.

Как-то так получилось, что разговор Карпенко с Осташкевичем пан учитель понял без всякого перевода. Прямо на глазах прозрел в знании русского языка. И не только понимать стал, но и моментально разговаривать научился.

– Вы не имеете права меня расстреливать, – заблажил он с легким акцентом уже по-русски, тряся редковолосой головой. – Я сдался! Это против правил войны! (Осташкевич, цепко впившись плечо, тащил его к кирпичной стене дома.) Вы должны взять меня в плен!

– А молодых гимназистов вовлекать в войну против нас вы, пан учитель имели право? Вливать в неокрепшие умы, как это романтично, благородно и героично, бросать в ненавистные Советы бутылки с бензином или стрелять из-за хлипенькой баррикады.