Екатерина Мельникова - На шаг позади

Я открываю глаза и осознаю, что лежу на мягкой траве, глядя в безоблачное небо цвета выстиранного голубого полотенца. На фоне моргают зелеными листочками великие деревья. Легкий ветер, как игривое дуновение любимого в лицо, сносит вниз их летний аромат. Золото солнца бьет через сетку веток, но не слепит. Тепло земли под спиной греет, но не жарит. Чистый, как ограненный алмаз, воздух щекочет щеки и шею, крадется под рубашку. Деревья как рамка для этого невероятного неба с резвящимися ласточками. Мои руки разбросались по сторонам, как будто есть время отдохнуть, просто расположившись под куполом неба, глядя на стремительный побег облаков, похожих на подводные лодки. Я не понимаю, почему раньше не нашел дверь в этот мир, где дышать так хорошо, где мои легкие пылесосом всасывают запахи лета. Надо было давно позволить ушам оглохнуть достаточно, чтобы не слышать никого, но слушать Толю, а затем повернуть голову и упасть в глубину глаз цвета сахарных леденцов, убедиться, что он смотрит все так же, не в силах отвести взгляд, и касаться друг друга губами с макушки до кончиков пальцев на ногах, потому что это поддерживает нашу жизнь, потому что он – энергия в моем теле, а я в его.

После этого я зачем-то прихожу в себя. Дерево надо мною превращается в неодушевленную упрямую стойку капельницы, половина раствора выпита веной. К счастью, есть Артем. Если в этом мире не бывает такого лета, где на одной-единственной лужайке у меня есть все, то хорошо, что в настоящей реальности есть Артем.

Вынув иглу со стоном, точно это пронзающая сердце сабля, совершив небольшой подвиг подняться на руках, я фокусирую зрение и вижу напряженную фигуру, лысоватую, с бандитской физиономией. Отец Инны сканирует меня, словно готов отравить, как дикого зверя. Нет. Мне нужен не этот Артем!

– Убирайтесь. Или заору. – Мне хочется натянуть ему на голову мешок. На стене имеется кнопка вызова , напоминаю я себе, обрушиваясь от бессилия на постель.

– Сколько еще ты будешь науськивать на меня своего красавца?

На стене есть кнопка вызова, вот эта, похожая на дверной звонок, уговариваю я себя.

О чем идет речь в этом разговоре, я понять не могу и не хочу. Зачем? Реальность отстойная и в ней никогда ничего не изменится. Когда все вокруг выгорит, обращаясь в черно-белого вурдалака ночи, ничего не изменится. Когда к трем-четырем часам ночи замолчит все, даже ветер, ничего не изменится. Мы все будем так же одиноки на своих крышах.

– Убирайтесь! Я вызову охрану одним нажатием на кнопку! – на самом деле, конечно же, медсестру, но приукрашенной угрозы будет достаточно.

– Я повидал вещи пострашнее больничной охраны. – А я, кажется, ошибся. – Я был в Афгане. – Говорит Лоран так, словно находится там прямо сейчас. А может, он все еще там. Может, он так и не смог вернуться. – Я видел, как моя дочь потеряла здоровье, друзей, себя, а потом свою жизнь. Спасибо тебе, что вызвал у нее желание улыбаться, но ты перегибаешь палку, докладывая своему другу о наших разговорах, чтоб я, полковник в отставке, стоял перед каким-то сопливым пацаном и чувствовал себя полудурком.

– Он не пацан, а талантливый врач! – вырывается у меня. Отчего-то я вдруг вспоминаю об этом и признаю. Сейчас, перед отцом Инны, который перепутал имена всем вещам. Это я сопливый пацан. А Артем… он лучший. Для меня. Для многих. – Вы не полудурок, а глубокий дурак. Не оставляете меня в покое. Какой смысл в этом? Давайте отпустим Инну, просто дадим ей уйти. Я не желаю выяснять, как долго она была беременна, кого я ей сделал без права увидеть. Артем приходил к вам до нашей встречи в больнице, о чем его никто не просил, включая и меня. Оставьте меня в покое.

– Он мне звонил с твоего телефона. Ставь себе нормальные пароли! Артем сказал, ты хотел влить себе какую-то дрянь и что в этом моя заслуга! – отец Инны приближается к изножью, я инстинктивно пячусь на локтях, будто меня унесет от волка подальше в лес. – Бедный мальчик. Он в обморок в метро упал. А ты когда-нибудь в армии служил?

– Разбежался. Я вам рассказывал, как меня задолбала жизнь. Для полного кайфа не хватает тюрьмы или армии.

– Лучше б ты умел держать в руках оружие, чем чей-то член. – Говорит он, а я как книга, из которой выпадают страницы, и я медленно себя теряю – настолько жестоки становятся мои слова.

– Скажи спасибо, что все наоборот, ибо первый, кого бы я расстрелял – это ты.

Лоран смотрит как оборотень, готовый меня проглотить. Костями подавится…

– Если не являешься мужчиной и любишь брать в рот что-то еще кроме еды, то прояви уважение ко всем, кто связан с военной службой. У тебя была любовница. Но у тебя не было дочери. Потерять ребенка, который при тебе рос, делал маленькие и большие шаги, был счастлив, а потом все потерял – вот что страшнее войны, Слава. И не смейте ко мне со своим дружком так подходить! Я видел похуже, чем вы – которые только на телок пялились.

– Вы любите правду? Или только если она причиняет боль не вам? Вы говорили, я вас устраиваю, однако оскорбили, как только смогли. Хотите теперь узнать настоящую, а не вам только угодную правду? Правда в том, что я ради Инны из кожи вылез, я был всего на шаг до того, как она передумает, а что сделали вы? Вы смотрели сладкий сон, когда она заползла в ванную и порезалась.

После моих слов уши снова лишаются слуха, а глаза зрения. Вначале я вполне способен отбиваться руками. Кажется, вспомни один хук покойного отчима – и врагу конец, но пальцы Лорана сжимают мое горло с решительной силой довести начатое до конца, и сила эта равна весу кита. Я едва способен терпеть боль, хочу, чтоб милосердная смерть избавила меня от мучений. Неужели я сдамся? Нет , говорю я себе и передумываю это делать. Нет, нет, нет. Не умру. Не умру, обещаю себе, буду жить. Выучусь на врача. Найду Толю еще раз. И если по словам Артема я способен справиться с судьбой, прежде чем она справится со мной, то и по кнопочке я вполне смогу ударить.

И я ударяю! Бью по ней изо всех сил. Таков мой отчаянный вопль о помощи без использования голоса. Легкие взрываются от боли, но рука моя подвижна, она тянется к звонку и давит, давит, давит, трясясь от усилий и ужаса, но она спасает меня, потому что Артем прав – нет ничего сильнее желания жить.

Больше всего до самого страшного на свете дня мне нравилось ранним утром, когда в городе все еще безмолвно, а свет зажигается с таким громким звуком, что подпрыгиваешь на месте. Я любил постоять у окна, глядя на пустую улицу, спокойные облачка, двор, дышащий прекрасным отсутствием людей – все это наполненные чарами часы до того, как заработает техника, а веники начнут мести асфальт. Это часы молчащих машин, молчащих ссор, молчащих тел. Потолок мягко приобретал свет, внося в комнату день, полный шума, солнца (если повезет) и торопливых шагов. Теперь это проходит мимо меня.