Екатерина Мельникова - На шаг позади

– Если тебе предстоит расследование, готовься к сложностям. Возможно, тебе придется, как мне, с живыми соединяться. Нас чувствуют скорбящие. Скажем так, кожа людей, переживающих горечь утраты, становится настолько тонкой, что нашей энергии через нее легко пробиться. – Джордан делает необходимую паузу. – Это очевидно. Тебе даже не нужен экстрасенс. Надо поговорить с тем, кто плачет. И среди близких у тебя такой человек найдется.

– Таня. Она мне нужна.

– Понимаю, больше всего хочется общаться с любимой. Дать ей понять, что ты здесь. – С болью, известной вам обоим, говорит Джордан, в своей понурости ничем не выдавая в себе мощного музыканта. Удивительно, сколько времени можно переживать одну и ту же разлуку. Неужели Джордан до сих пор скорбящий? – Но, если у тебя случай схож с моим, это бесполезно. Карина не верила в жизнь после смерти, и ее кожа не стала тонкой, наоборот она отращивала настоящую чешую. Всегда была сильной, даже из слабости выжимала мощь и пользу, особенно в музыке. Я приходил на концерты в клуб моего отца, в первый год моей смерти она из страны никуда выезжать не хотела, хотя приглашали, да еще какие люди! Мне так хотелось, чтоб она продолжала делать то, что мы начали вместе, за нас обоих, но в тот год она сошла с рельсов. Всем, что она делала на сцене, она прицеливалась в сердца. Она попадала в точку даже в темноте. – говорит Джордан вовсе не тебе, а вовнутрь себя, туда глубоко, где он невыносимо гордится и все еще любит. – Я пришел не одному тебе помочь. Так или иначе, эта история касается Карины. Почему-то у меня такое чувство. Внутренние чувства, переживания – это то, чем мы обладаем, они становятся сильнее без тела, которое мешает, и чем они больше, тем крепче дух.

– Мы призраки?

– Скорее поток энергии. Думаю, случившееся может пошатнуть отношения Карины и Петра. Он единственный, кому я доверяю Карину, но потеряв тебя, он может измениться. Я знаю такое по себе.

Ты качаешь головой в качестве подписи под каждым его словом, за которыми следует обещание:

– Я за ними присмотрю.

– Перемещайся по зеркалам. Еще увидимся, удачи! – Джордан полностью растворяется, как пар, и ты проглатываешь с детства знакомое чувство по ночам с кошмарами – тебе страшно одному. Кроме того, предстоит привыкнуть к неизведанному до сих пор чувству, когда все смотрят сквозь тебя. Замечать тебя будет только одно существо, бегающее сквозь стены.

Интересно, – думаешь ты, увидав под умывальником Пончика, – в какой момент он понял, что ему больше не надо открывать двери?

***

Мои демоны притаились и ждали, когда Карина сказала самые страшные слова, а именно «Слава, солнце завтра погаснет». Нет. «Слава, я поддержала тебя из жалости и, честно говоря, ты больше никогда не увидишь Анатолия Тарулиса». Не то. «Слава, Артема больше нет». Вот. Эти слова. А когда мое горло начало издавать долгий нечеловеческий звук, мы схватились друг за друга и полетели в пропасть вместе. Демоны больше не ждали, когда будет готово блюдо «распотрошенный, перемешанный в мясорубке и жаренный на медленном огне Логвин». Они напали разом, как бешеные крысы, и я принялся переносить их укусы.

Я бегу по коридору, вылетев из кабинета Саутнера, врезаюсь в каждые двери, ищу Артема, пытаюсь вырвать у времени еще пару минут для него, потому что Артем со мной попрощается, потому что мне кажется, что нам полагается шанс.

Я наткнулся на кровать, одеяло на которой полностью закрывает два метра чьего-то роста. Я опоздал на поезд, зря бежал, друг от меня далеко и взял билет в один конец. Чужой рукой, пришитой к моему телу, я снимаю одеяло с головы и груди. Этот идиот взял билет в один конец! А как же он доберется обратно? Лицо его такое застывшее, как вставшее на паузу изображение на экране, расслабленное, но уже бесцветное – как у Артема и в то же время не как у него. Губы приоткрыты, словно он уснул в неудобной позе. У него никогда не открывался рот во время сна. Это не Артем. Он слишком молчаливый. Он никогда таким не был.

У меня возгорается лицо. Потом шея, затем спина. Я касаюсь Артема рукой, обхватываю ладонью изгиб локтя, но тут же отдергиваю: он холодный! Холодный и влажный, такими бывают бутылки с зеленым чаем, которые достаешь в магазине из холодильника. Артем такой же. Но может быть я? Это я влажный! Потому что больше не вижу его настоящего, прежнего, веселого и убежденного в том, что его очередная безумная идея просто гениальна. Это неудачная восковая фигура на Артема. Ее поместили сюда, чтобы наколоть меня, а про наш больничный морг, где не хватало мест, мне соврали. Ведь люди постоянно и бесперебойно врут.

Внутренние монстры насытились моими органами, кто-то из них давит желудок и вытеснят содержимое к гортани, словно выдавливают сливки из кулинарного пакета. Чужие ноги, вставленные в бедра, несут меня к умывальнику, где я выворачиваюсь наизнанку. После этого от меня остается одна оболочка. Ноги такие холодные, что в один миг кажется, словно Пончик трется пушистыми боками и щекочет мои икры, которые не прикрывают старенькие шорты с заплаткой. Я вспоминаю, что кот больше не спит на моей кровати, а днем не притаивается партизаном в кустах, пока в метре от него благополучно клюют и урчат две-три порции свежего ужина. Помню, как брал лестницу в небеса и тушил звезды, затем что кот не под кустом и не прижался к земле, наблюдая за голубями. Эти голуби топчутся по маленькому холмику земли под моим окном.

Мне нужен Артем. Больше никто. Пусть встанет, и все будет в порядке. Я не замечал, насколько было хорошо с Артемом. Я чувствовал, как мне плохо без Толи и только на это обращал внимание. Это было неправильно. Ужасно неправильно и непростительно.

– Слава! Я тебе запретил смотреть на него! – это еще чей голос? Я его не слышу. Перед глазами черно-белый экран, мигающий телом Артема, которое я должен разбудить.

Я зову и цепляюсь, но кто-то цепляется в меня. Хлопаю по холодным щекам, напоминая ему, что ненавижу дурацкие шутки, и командую, чтобы встал.

– Слава. – Снова говорят мне, но не друг. Мне не видно, чтобы шевелился его рот.

– Боря, он холодный. – Взволнованно говорю я. – Почему же ты такой холодный?! Только не ты! – делаю громче. – Только не ты! – еще громче. – Не надо! Артем! – и совсем громко. Его имя. Еще и еще. Его имя, только его. Потому что я забыл другие.

Меня отрывают от кровати, которую я царапаю, впиваясь руками в ткани и рву их, так хочу остаться с другом. Его поезд ушел несколько часов назад, так почему же я падаю на рельсы?

Я спал на поляне, дыша воздухом, пропитанным свежестью воды, который сочетается с ароматом свежесрезанного летнего букета и шелковым солнечным теплом. В моей руке была рука, и от таких знакомых движений его теплых пальцев между моими я всем телом поднимался над скошенной травой, над этим удивительным балансом ароматов, но вдруг сознание возвращается в мое тело, не найдя места получше, где я под капельницей и в нос ко мне лезет лишь характерный запах растворов. Этот приевшийся запах моей работы, где сложно выделить один элемент. Я срываю иглу, как занозу и пробую шевелить ногами. Нашарив рукой тонкую вязаную кофту, старенькую и растянутую настолько, что плечи висят на локтях, выйдя из палаты, я с трудом нахожу мамину, собирая память и слова Бори по кусочкам. Поскольку душа продолжает уменьшаться, кожа на мне растянулась, подобно старой кофте, и стала настолько велика, что плечи висят на локтях, а колени на лодыжках.