Екатерина Мельникова - На шаг позади

В коридор входят Каринка с мужем. Никто не догадывается, как я облажался. Все по-прежнему считают, что шоу в зале ресторана – гвоздь моего номера с облажанием. Песню свою Карина отпела, а я и не помню, как мы пережили аплодисменты. Моя лебединая песня тоже будет исполнена очень скоро. Мой друг стоит, как швабру проглотил. И я стою. Во всех смыслах. Вот это провал. Кажется, друга у меня больше нет. Натуралы такого не прощают. А еще иногда убивают за это. Лажа. Какая лажа! Чувствую под носом что-то горячее и касаюсь этого места рукой.

– Папа. – Говорит Артем, через столетие обнаружив Петра. – Карина. А где мой брат?

– Сергей с Таней. Что происходит? – конструктивно и жестко, словно командир, требует Петр, оценивая обстановку в полку. – Зачем ты его ударил? Не видишь, какой он? – и достает платок. Через мгновение я понимаю, зачем он мне понадобился.

– У меня кровь! – взвываю я, обнаружив ее на своих пальцах. – Ты за это заплатишь, сволочь! Ты заплатишь за мою кровь и боль! – вместе с криком во мне взрывается и радость, потому что быстрого реагирования больше нет.

– Дружище, успокойся. – Карина тянет ко мне руки и меня несет к ней, но в то же время кидает на Артема. Я почти ору: это ты виноват – и в пьянстве моем, и в истерике, и в палатке! Тебе хорошо, несмотря на то, что у меня случилось восемь месяцев назад, а еще семь лет до этого! Слава богу, все остается у скрытого голоса.

– Ты не имеешь права меня бить! – ору я. – Ты никого не имеешь права бить. – Артем по-прежнему смотрит на меня, как на приведение, криком его ошеломление не согнать, каждая мысль в его голове вытеснена палаткой. Позорище. Мы с ним спали на одной кровати после ночных загулов, мы видели друг друга голыми, пьяными, он видел меня в слезах, словно бабу, он видел, как я блюю, но все равно только сейчас по-настоящему стыдно.

– Пап, – говорит Артем отцу, – отвезите его домой и проследите, чтобы лег.

– Не волнуйся, мы возьмем его к нам. Слав, поехали. Мы уложим тебя спать. Я помогу тебе, Слав. У меня дома есть лекарство для тебя. Оно необычное. Я тебе его дам. Просто позволь мне помочь тебе.

Это последние слова, которые запоминаю, и закрываюсь в такой прочной скорлупе, как драконье яйцо. Дальнейшие события навеки проиграны темноте. Единственное, о чем думается перед сном-обмороком в машине Карины, это о моем последнем посте «В Контакте», точнее о комментариях, которые там оставили мои друзья.

«За что жизнь причиняет столько боли?»

Анатолий Тарулис: Славка, просто будь занят и все.

Увидев это имя, я не обратил внимания, о чем писали другие. Я мысленно открываю самую раннюю фотографию, где могу видеть его таким, каким встретил в первый раз. Таким, почти еще не ударенным жизнью. И смотрю на мальчика без синяков, который больше не мальчик.

Я открываю свое альтернативное сознание, где мы еще вместе и никогда не расставались, и снова вижу его светло-русые коротко стриженные волосы, светло-карие глаза, светлую улыбку, светлые зубы, светлую кожу, он сам – сплошной свет. Наверное, его свет бил в глаза, когда мы оказались в одной комнате, когда рядом со мной оказались его плавные движения со словами на руках, его плавные линии одна от другой, подчеркнутые идеальной для него одеждой, его позитивно настроенная голова, его сто семьдесят сантиметров роста как у меня, его положительное отношение, крохотные брызги веснушек и клевые ямочки на щеках. Походка, будто никуда не торопится и при этом успевает все . Губы, готовые улыбнуться в любую секунду. Глаза, на все вокруг смотрящие словно на чудо.

Когда я заметил под своим постом слова от него, я физически ощутил его возвращение в мою жизнь – то, что однажды принадлежало мне по праву, на бесценные пару мгновений перестало быть просто воспоминанием. Сообщение его отзывается знанием, но откуда он в курсе, из-за чего мне плохо? Считает ли, что это из-за него? Видимо, да. И поскольку слова его следует переводить как «забей на меня», я ему не отвечаю. И по-прежнему не отправляю заветное сообщение из тетрадки, которое с таким трудом составлял, желая добиться самого должного – я хотел бы, чтобы у него взошло сердце, как солнце, и увеличилось по его же размеру. Чтобы Толю накрыли воспоминания (сокровища, которые не украсть), чтобы он почувствовал мою любовь, которая целиком его, и все понял: я ничего не забыл. Я хотел, чтобы он ко мне вернулся, но узнал, что он женат. Теперь мы не просто распиленные. Он посылает сигнал на мой спутник «не вздумай писать мне», я получаю сообщение, но не Толю, а вместе с этим реальность, в которой самое сложное – это просто сделать вдох.

Не знаю почему, но мое отражение не отбегает вглубь зазеркалья этим утром, когда я стою в ванной комнате со своим «держись подальше» лицом – таким мятым, словно я всю ночь на нем танцевал. Под глазами мешки, в которых можно хранить картошку. Почему я оставил позади свадьбу, но чувствую себя так, словно отстоял три панихиды подряд между скорбящими и ревущими женщинами?

Опираясь о края раковины, закрываю глаза, чтобы ослепнуть, но эта идея ужасна – из темноты выступают годы, светят фонариком, разбивают зеркала, разбивают сердца, и я начинаю смотреть, как оборачиваюсь в классе и вижу его впервые. Как мы начинаем, и я не могу пережить передозировку им. Сердце мое пытается догнать луну, пока мы хохочем на Невском. Пересекаем острова, каменных львов и Аврору, белых и черных ангелов, едем в Петергоф и попадаем под дождь, не замечаем, как от электричества вокруг нас все падает и разбивается. Как разбиваются каменные ангелы в моей душе, превращаясь в живых. Мы смотрим на мост, а потом сжигаем его и строим новый… Мы в квартире… На его крыше… Руки находят друг друга под партой… Под ковром синей ночи с оранжевым горизонтом… Японские закуски из его рук… Его лицо плавится изнутри… Звук имени, который заменяет другие слова, потому что их так сложно произнести, хотя они пульсируют у тебя в крови… Потому и сложно, что так сильно правдиво…

– Слава! – звучит слишком резко и встревоженно, определенно это говорит не Толя, который звал меня так нежно, будто при ином раскладе мое имя разобьется. Потом снова: – Слава! – открываю глаза, вырываясь из безумного потока мыслей на бешеной скорости. Голос Каринин, он доносится из кухни, не Толин, который говорил « Слава » так, будто только глядя на меня сообразил, для чего людям необходимы солнце и лето, смех и радость, стихи, выходные и небо в ласточках. – Слава. – Говорит Каринка тише, кладя руки на оба моих плеча. Касание успокаивает вибрирующие во мне жесткие струны, усилитель эмоций стихает, она вовсе не смотрит на меня, как на несчастного, и мне кажется, что я скорее «тоже являюсь частью вселенной», чем выпал из нее. – Дружище. Кофе на столе.