Екатерина Мельникова - На шаг позади

О таких друзьях Карина написала песню «На шаг позади»? Которые побуждают улыбаться в те дни, когда ты живешь так, словно чудес не бывает?

На кухне она рассказывает о моих приключения на свадьбе, и я захлебываюсь в стыде.

– Это что мне теперь, на улицу выйти нельзя? Надо ж было так опозориться! И не дарил я им книгу ни про какой секс, блин. Это кулинарная книжка. Артем любит домашние выпечки, особенно пиццу. Мама нам… в смысле, ему готовит.

– Слава, – Карина сжимает мою руку в знак поддержки. Я замечаю, насколько то, что она скажет, является правдой и не обсуждается: – Мама любит вас обоих и у нее всегда найдется кусочек для каждого из вас. Для двух самых любимых парней.

Когда я стараюсь напялить улыбку, в двери звонят гости, не представляю себе, какие, но думаю лишь о маме и Артеме, как и о том, что я далеко не человек после всего, что натворил, наговорил и надумал вчера. Особенно когда вспоминаю о своем никчемном стояке при Артеме. Позор. Воспоминание возникает ниоткуда. Если бывший друг и бывшая мама еще передо мною появятся, то только для того, чтобы снять с меня мерки для погребального костюма, а потом повеселятся на моих похоронах, как я на их свадьбе.

– Успокойся. – Читая мысли, говорит Карина. Движение ее ладони на моей руке вытаскивает из глубины живота слезы. – Тебе надо поговорить с мамой и Артемом. Важно только их мнение.

– Ничего хорошего они не могут думать. И когда я с ними поговорю? Они так друг в друга влюблены, что забыли, что время идет своим чередом. Как… когда-то и я забывал. Настолько давно, что начинает казаться, что я об этом просто читал. Но как это было красиво!

– Это было с тобой , Славка. И будет. В мире еще остались бессмертные силы, которые обязательно вас с Толей снова притянут вместе. Увидишь! Мы в Питере, друг, а в этом городе с людьми постоянно случаются чудеса. – Слова про нас с Толей Карина говорит так, чтобы никто в этом мире не слышал. Она знает, что мой секрет пока только мой и в будущем мне понадобится много храбрости, чтобы превратиться в себя настоящего везде , а не только с ней.

Шаги раздаются в настоящей жизни, не в воображении, которое я никогда не способен выключить, и в кухню влетают мои мама с Артемом, вовсе не бывшие, с такими обеспокоенными лицами, словно ночью меня сбила машина. Мама выглядит на миллион долларов, как и должен мастер по красоте – идеальная кожа, река черных волос, приподнятых у корней. Она так удивительна, точно прилетела на воздушном шаре. Артем вносит сюда вылитого себя, свои любимые духи, синие обжигающие глаза, и свой порнушный вид. Даже несмотря на то, что на нем брюки и рубашка, а не колготки в сетку и не стринги, все равно вид порнушный. Позади Артема выделяется его папа Петр Иванович: светлая челка на бок, подчеркивающая в нем парня , а не мужчину пятидесяти одного года, футболка, джинсы, все слишком обтягивает, у меня от этого слюнки текут, но согласитесь, грех скрывать такую фигуру, если тебе уже столько лет, но все еще есть все это, в том числе ледниково-серые возбуждающие глаза. Петр вышагивает невесомой поступью, плывет в паре сантиметрах от пола. Прямо как лечащий врач он объявляет маме и другу, что со мной все в порядке.

Относительно , – хочу внести поправку, но вместо этого плачу, как несчастный одинокий крокодил и целиком утопаю в объятиях мамы, бросая самые отчаянные мольбы о прощении, впервые в жизни без издевок называя ее «мамочкой». Она вытирает мои щеки, как в детстве, но сама не плачет, она как обычно всесильна, словно утес или водопад.

Артема тоже обнимает его папа, но только сзади за плечи, когда он садится напротив меня за стол, так осторожно, будто из-за меня этот стол под напряжением, и от единого движения за ним можно заработать удар током. Лучше бы меня током бахнуло, думаю, ловя взгляды друга, боясь, что он о палатке только и вспоминает. Петр предлагает Артему чай, так ласково зовя его по имени, как еще год назад не было ни разу. Раньше между ними протягивались колючие провода, но стоило нескольким событиям помирить их отношения, они мигом превратились в конфетную парочку.

К сожалению, в самые деликатные моменты жизни я неспособен стать Мальчиком-невидимкой.

– Тебя пора лечить? – спрашивает Артем, пользуясь отсутствием мамы. Он догадался! Что я добавил коньяка себе в чай. – Выбирай, бухаешь или водишь. Вляпаешься – тебя никто вытаскивать не собирается.

– Я никогда не сомневался, что у меня есть надежные друзья.

– А ты напиши своему любовнику, может, он тебя чем-нибудь от пойла отвлечет?

От мелочного слова «любовник» у меня съеживаются остатки нежных чувств к этому миру.

– Если я соберусь чем-то заняться с любовником, ты последний узнаешь.

– Только попробуй снова спутаться с ним. – Если Артема распилить пополам, то внутри у него окажется засохший цемент, а не плоть и кровь человеческая, уж так не по-человечески он зол. Мне плевать, я выгляжу искушено и нагло. – Я разозлюсь – мало не покажется, и клянусь, отделю ему от тела все, чем он тебя «любил».

– А ты ничего не слышал о том, как люди любят всем существом, так просто, без остатка, словно кидают свое тело в пропасть?

– Пап. – Артем решает, что настало время напуститься на отца. – Ты психолог. Скажи что-нибудь.

– Вкусное печенье. – Отвечает Петр вполне серьезно, смахивая с уголка своего влюбленного в Карину рта мелкие крошки, но выглядит это до щекотки смешно. Обожаю отца Артема!

– Папа! Слава влюблен в парня, считает, что это нормально, и все, что ты скажешь, это – вкусное печенье?

– Да. Потому что оно действительно вкусное. Попробуй!

– Да убери ты его. Помоги Славе справиться!

– Любовь не болезнь. Если ему было так здорово, если у него был чертовски сильный оргазм и он полностью растворился в человеке, медицина может застрелиться. – Кажется, от слов Петра у всех переехали брови. Со лба на макушку. Во дает! Все начинают смеяться, кроме Артема, который берет меня за руку и просит выйти на беседу с глазу на глаз. Спокойным голосом.

Таким же голосом он продолжает говорить в домашней музыкальной студии Карины Лестер, где звукоизоляция, спящие в углу электрогитары, и дверь закрыта. Большой свет включен только за стеклом, где выстроена сценка с музыкальными инструментами. Мы сидим на кожаном диване в полумраке, возле огромной панели с миллионом кнопок, о назначении которых имеем не больше понятия, чем Карина о простейшем инфузионном волюметрическом насосе. Я сижу, опустив веки, руки и голову. Опущенный в грязь. Спина Артема напротив пряма, как стена, его вид несет устойчивость и мощь, на которую я могу положиться даже сейчас.

– Хочу сказать то, чего никогда не скажу при людях. Насчет Толи. Я понимаю тебя. – Говорит Артем то, от чего я поднимаю взгляд, отойдя от стыда неожиданно далеко. – Знаю, почему ты влюбился в него. Он хорошо к тебе отнесся, дал понять, что ты особенный, сумел стать близким человеком для такого замкнутого, колючего пацана. Мне тебя жаль, Слава, тебя привлекли его душа и характер, ты не виноват, но послушай. Я все равно люблю тебя, как должен был любить своего брата-близнеца, которого не вернуть. Я переживаю за тебя, потому что ты можешь потерять маму, лицо, карьеру, многое… Тем более ты влюблялся в девушку после Толи, верно? А значит, может получиться еще.