Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Джон решил пойти со мной. На улице он спросил, не заметил ли я чего-то необычного в поведении Джулии.

— Она показалось мне нездоровой, — был мой ответ. — Поэтому я ушел. — Больше мы об этом не говорили.

На следующий день я вернулся домой поздно, чувствуя себя после вчерашних событий не в своей тарелке. Чтобы обрести ясную голову и поправить настроение, я вышел погулять, но меня не оставляло предчувствие чего-то ужасного, причину которого я не мог объяснить. Вечер был холодный и туманный, одежда и волосы быстро пропитались влагой, а самого меня бил озноб. Однако, расположившись в халате и тапочках перед пылающим камином, я почувствовал себя еще хуже. Теперь я не дрожал, а содрогался — существенная разница. Ужас от надвигающегося несчастья был таким сильным и гнетущим, что я попытался отогнать его с помощью реального горя — воспоминанием об уже произошедшей беде. Я вызвал в памяти смерть родителей и постарался сосредоточиться на последних минутах их жизни и на похоронах. Но все представлялось как в тумане, каким-то нереальным, словно случилось много лет назад и с другим человеком. Неожиданно в мои мысли ворвался и рассек их, как острая шпага рассекает туго натянутую веревку — другого сравнения не подберешь, — пронзительный крик человека в предсмертной агонии. Кричал брат, и казалось, крик доносится с улицы, прямо за моим окном. Бросившись к окну, я распахнул его. Фонарь напротив тускло освещал мокрый тротуар и фасады домов. Полицейский с поднятым воротником, прислонившись к столбу, спокойно курил сигару. Больше никого не было видно. Я закрыл окно, задернул шторы, сел перед камином и попытался сосредоточиться на том, что меня окружает. Помочь в этом могло привычное действие, и я взглянул на часы — они показывали половину двенадцатого. И тут я вновь услышал этот жуткий крик! Уже в комнате, рядом со мной. Я был испуган и какое-то время не мог пошевелиться. Но уже через несколько минут — не помню, что было до этого, — я мчался по незнакомой улице. Я не знал, где нахожусь и куда тороплюсь, но вскоре уже вбегал по ступеням в дом, перед которым стояли два или три экипажа; внутри горел свет и слышались приглушенные голоса. Это был дом мистера Маргована.

Дорогой друг, вы знаете, что там произошло. В одной комнате уже несколько часов лежала Джулия Маргован, отравившаяся ядом; в другой — истекал кровью Джон Стивенс, простреливший себе грудь. Ворвавшись в комнату, я оттолкнул стоявших рядом с братом врачей и положил руку на его лоб; Джон открыл глаза, безучастно взглянул на меня, затем вновь закрыл их и умер, не произнеся ни звука.

Очнулся я только через шесть недель, возвращенный к жизни в вашем прекрасном доме вашей поистине святой женой. Все это вы знаете, за исключением того, что не имеет отношения к предмету ваших психологических исследований, — по крайней мере не к той части, в отношении которой вы со свойственными вам тактом и предупредительностью попросили моего скромного содействия. Однако я могу рассказать несколько больше.

Несколько лет тому назад я шел вечером по Юнион-сквер. Светила луна. Время было позднее, и на площади никого не было. Когда я подошел к месту, где некогда оказался невольным свидетелем рокового свидания, меня охватили воспоминания; с непонятным извращением, заставляющим нас возвращаться к самым болезненным мыслям, я сел на скамью, чтобы отдаться им. Тут в сквер вошел мужчина и направился в мою сторону. Руки он держал за спиной, голову склонил вниз и, казалось, ничего не замечал. Когда он приблизился к моей скамейке, я признал в нем мужчину, которого видел несколько лет назад на этом месте в обществе Джулии Маргован. Он ужасно изменился — седой, осунувшийся, изможденный. Разгульный образ жизни, пороки отразились на его лице, он был явно болен. Неряшливая одежда, беспорядочно упавшие на лоб волосы — когда-то это выглядело оригинально и живописно, теперь — просто неаккуратно. Ему больше подошла бы не свобода, а ее ограничение — больничный режим.

Не отдавая себе отчета, почему так делаю, я встал и подошел к нему. Мужчина поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Невозможно описать разительную перемену в выражении его лица: на нем застыл непередаваемый ужас — несчастный решил, что встретил призрака. Но он был смелым человеком. «Будь ты проклят, Джон Стивенс!» — выкрикнул он и, подняв трясущуюся руку, попытался нанести мне пощечину, но тут же рухнул головой вперед на камни. Я ушел не оглядываясь.

Кто-то нашел его безжизненное тело. Больше о нем ничего не известно — даже имя. Но знать о человеке, что он умер, вполне достаточно.

Наше повествование начинается со смерти главного героя.

Сайлас Димер скончался 16 июля 1863 года, и его тело похоронили спустя два дня. Так как в деревне его знали все мужчины, женщины и подростки, то на похоронах, как написали в местной газете, «присутствовало великое множество народа». Согласно обычаю того времени и места, гроб у могилы стоял открытый, и собравшиеся друзья и соседи по очереди подходили к гробу, бросая прощальный взгляд на лицо покойного. Потом на глазах у всех Сайласа Димера опустили в могилу. У некоторых зрение было слабовато, но в целом можно сказать, что на этих похоронах старательно соблюдались ритуалы и недостатка в присмотре не ощущалось. Не было никакого сомнения, что Сайлас мертв, и никто не заметил никаких погрешностей в церемонии, которые оправдали бы его воскрешение из мертвых. И все же, если человеческое свидетельство что-то значит (а ведь в прошлом оно положило конец колдовству в окрестностях Салема), он воскрес.

Я забыл сообщить, что смерть и похороны Сайласа Димера имели место в Хиллбруке, небольшом городке, где он прожил тридцать один год. Сайлас был тем, кого в некоторых частях Союза (по общему признанию, свободной страны) называют «лавочником», он держал магазин розничной торговли, где продавал то, что обычно продается в таких магазинах. Насколько известно, его честность никогда не подвергалась сомнению, и все его высоко почитали. Единственное, в чем могли упрекнуть Сайласа самые придирчивые горожане, — это слишком уж безграничная поглощенность бизнесом. И все же его в этом не упрекали, хотя многих других, которые проявляли то же свойство, судили строже. Сайлас вел дело практически один — возможно, разница была именно в этом.

Когда Димер умер, никто не мог припомнить и дня, за исключением воскресений, когда бы он не работал в магазине со времени открытия того более четверти столетия назад. Здоровье никогда его не подводило, он вообще не мог себе представить, что такое — оставить прилавок; рассказывают, как однажды Сайласа вызвали свидетелем по важному судебному делу в один загородный дом, куда он не явился, а адвокату, имевшему мужество потребовать, чтобы Сайласу «объявили порицание», торжественно заявили, что у суда такое предложение вызывает «удивление». Судейское удивление — реакция, которую не так просто вызвать, предложение тут же сняли, и соглашение с другой стороной было достигнуто с учетом того, что сказал бы мистер Димер, если б смог присутствовать; другая сторона грамотно воспользовалась своим преимуществом, и предположительное свидетельство отсутствующего мистера Димера нанесло ущерб истцу. Короче говоря, в округе сложилось общее мнение, что Сайлас Димер — самый неподвижный объект в Хиллбруке и его перемещение в пространстве может привести к неприятностям в обществе или к серьезным бедствиям.