Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

В заключительных предложениях этой записи, которая лежит, открытая, сейчас передо мной, почерк не очень разборчивый: она делалась в исключительно неблагоприятных обстоятельствах. Мистер Мартин стоял за моей спиной, его глаза были устремлены на страницу; чтобы лучше видеть, он вцепился механизмом машины (так он называл свою руку) в мои волосы, сжав голову с такой силой, что мой нос прижался к поверхности стола и стало трудно различать строчки — мешали брови. Я не привык писать в таком положении: ни в одной из школ, которые я посещал, этому не учили. Поэтому я почувствовал, что имею право резко оборвать запись, и сразу же пошел на палубу, следуя за мистером Мартином по трапу на своих ногах; расстояние между нами удерживалось одно и то же, без существенных изменений.

Оказавшись на палубе, я подумал, что будет разумно в интересах мира и спокойствия следовать за ним в том же порядке и дальше, к борту корабля, а там я расстался с офицером навсегда с многочисленными выражениями сожаления, которые неслись к нему со значительного расстояния.

Что касается дальнейшей судьбы «Бонниклэббера», могу только сказать, что судовой журнал, записи из которого я привел, извлекли спустя несколько лет из желудка кита вместе с обрывками одежды, несколькими пуговицами и прогнившими спасательными поясами. Там была только одна новая запись, сделанная дрожащим почерком, как будто писали в темноте:

«2 июля пошли ко дну выжившие захвачены китом душно от капитана траутбека никаких известий сэмми мартин старший офицер».

А теперь давайте бросим ретроспективный взгляд на ситуацию. Вспомним, что «Напл-Дак» (капитан Аберсаут) затонул со всеми пассажирами и экипажем, выжил лишь я, пересев на корабль «Бонниклэббер» (Траутбек), который покинул в результате возникшего непонимания со старшим офицером и стал абсолютно свободным. Вот как обстояли дела, когда, взмыв ввысь на исключительно большой волне и бросив взгляд в сторону Тоттнем-Корт-роуд — то есть в направлении, обратном курсу «Бонниклэббера», туда, где морская пучина поглотила «Напл-Дак», — я увидел то, что выглядело как обломки кораблекрушения. Оказалось, это вещи, по недоразумению выброшенные нами за борт. Некоторые предметы были соединены между собой — можно сказать, скомпонованы. Крепко связанные, они, по существу, представляли плот. В центре на табуретке — не управляя плавучим средством, со смиренным достоинством пассажира — сидел капитан Аберсаут с «Напл-Дака» и читал роман.

Наша встреча не была теплой. Помня, что мой литературный вкус несравненно выше его, он затаил обиду, и хотя не возражал против моего присутствия на плоту, было ясно, что это связано больше с моим физическим превосходством, чем с тем, что я промок и продрог. Взобравшись на плот, я просто кивнул ему, уселся и поинтересовался, не хочет ли он послушать заключительные строфы «Сражения при Нейзби».

— Нет, — ответил он, отрывая глаза от романа, — нет, Клод Реджинальд Гамп, автор морских рассказов, у меня с тобой все кончено. Когда несколько дней назад ты потопил «Напл-Дак» то, наверное, думал, что разделался со мной. Неглупо, но я вынырнул и поплыл за другим кораблем — за тем, на котором ты удрал. Это меня заметил матрос с мачты. Я понял, что он меня видит. Это мне побросали с корабля всякий хлам. Прекрасно — я сложил из него плот. На следующий день мимо меня проплыло тело мужчины, в котором я узнал моего старого друга Билли Траутбека, — он был коком на военном корабле. Приятно, что именно я спас твою жизнь, но я опасаюсь тебя. Как только достигнем порта, наши дороги разойдутся. Ты не забыл, как уже в первых строчках рассказа направил «Напл-Дак» на рифы?

Пришлось признать, что он прав, и капитан продолжил свои бесцеремонные упреки:

— Ты еще и полколонки не написал, а уже послал его на дно вместе со мной и всей командой. А вот ты — вывернулся.

— Это правда, — признался я. — Не стану отрицать очевидные факты.

— А в предыдущем рассказе ты отправил меня и мой экипаж к Южному полюсу и оставил замерзать во льдах, как мух в патоке. А сам не остался — и тут ускользнул.

— Ваша память, капитан, уникальна, — сказал я. — Учитывая, сколько вы перенесли, многие на вашем месте сошли бы с ума.

— А еще раньше, — продолжил, помолчав, капитан Аберсаут, по-видимому, не столько переживая удовлетворение от моей похвалы, сколько перебирая в памяти события, — ты покинул меня в море; в то время я не читал ничего, кроме Джорджа Элиота, но мне сказали, что ты оставил меня на «Мадларке». Меня обманули?

Пришлось сказать, что не обманули.

— Полагаю, тогда ты тоже уцелел.

Так оно и было. Оставаясь героем своих рассказов, я всегда в них выживал, чтобы появиться в следующем. Такова художественная необходимость: ни одному читателю не интересен герой, скончавшийся еще до начала рассказа. Я попытался объяснить это капитану Аберсауту. Он только покачал головой.

— Нет, — отрезал капитан. — Это трусость, так я считаю.

Неожиданно блестящая мысль пришла мне в голову, я дал ей немного обжиться, пока в мозгах не наступила полная ясность. Тогда я встал и, заставив взглядом замолчать моего обвинителя, заговорил суровым и резким голосом:

— Капитан Аберсаут, в современной классической литературе мы с вами сталкивались в опасных и рискованных ситуациях, из которых я выходил невредимый, а вы всегда погибали. Так скажите, будьте так добры, как мне вас называть, если я оставил вас в море на «Мадларке», заморозил на «Верблюде» во льдах Южного полюса и отправил на дно вместе с «Напл-Даком»?

Для бедняги это был удар: он оказался в полном замешательстве. Отбросив роман, капитан принялся чесать затылок и сосредоточенно думать. Зрелище приятное для глаз, но оно ему явно причиняло страдание, и тогда я указал на край плота, намекая как можно деликатнее, что пора действовать. Капитан поднялся на ноги и, устремив на меня полный укоризны взгляд, который я еще долго буду помнить, бросился в море. Ну а я — как всегда, вышел сухим из воды.

16 июня 1874 года корабль «Мэри Джейн» отчалил от Мальты, под завязку нагруженный кошками. Этот груз доставил нам много хлопот. Они были не в тюках, их просто свалили в трюм. Капитан Добл, который раньше командовал судном, перевозившим уголь, сказал, что так будет лучше всего. Когда кошек загрузили, люк задраили, и мы почувствовали себя лучше. К несчастью, помощник капитана, решив, что кошки могут захотеть пить, просунул в один из люков шланг и накачал туда изрядное количество воды, и те кошки, что находились внизу, утонули.

Если вы видели в пруду дохлую кошку, то, конечно, помните, какой раздутой она становится. От воды ее размеры увеличиваются раз в десять. По истечении первого дня мы заметили, что корабль несколько деформировался, став на три фута шире и на десять — короче. Выпуклость палубы вдоль всего судна зрительно увеличилась, а корма и нос как бы вздернулись. Корабль подчинялся управлению, только когда шел против ветра: стоило повернуть штурвал, изменив тем самым положение корабля, и он уже не слушался управления. Из-за изогнутости киля мачты склонились, соединившись в одной точке, так что матрос, забравшийся на грот-мачту, пришел в замешательство, спустился вниз по бизань-мачте и, взглянув на удаляющийся берег Мальты, вдруг вскричал: «Эй, земля!» Крепления на корабле пришли в негодность; вода пузырилась, взбиваемая плавающими болтами, которые судно теряло с каждым толчком живого груза внутри трюма. Корабль понемногу разваливался без отрицательного влияния ветра или воды — исключительно из-за мощной энергии расширявшихся кошек.