Клайв Баркер - Книги крови. Запретное [сборник litres]

Когда труп сунули в мешок и вынесли на клочок земли за домом Тетельмена, чтобы похоронить там, тело уже превратилось в один сплошной гнойник. Там было еще с десяток могил. Судя по именам, грубо выжженным на деревянных крестах, все эти люди были европейцами – умерли от укусов змей, от жары или от алчности.

Тетельмен попытался произнести короткую молитву на испанском, но его заглушали гул деревьев и гомон птиц, спешивших вернуться в гнезда до темноты. Он бросил это дело, и все вернулись в дом. Там, в относительной прохладе, сидел Штумпф. Он пил бренди, тупо уставившись на пятно, темнеющее на половицах.

Снаружи двое работавших на Тетельмена индейцев забрасывали мешок с Черриком жирной землей, спеша покончить с работой засветло. Локк наблюдал за ними из окна. Могильщики молча работали лопатами. Они закопали неглубокую могилу, а потом, как сумели, разровняли землю мозолистыми босыми ногами. Пока они топтались на могиле, их движения приобрели некоторую ритмичность. До Локка дошло, что индейцы, похоже, налакались плохим виски. Редко кто из них не пил как сапожник. Теперь, слегка покачиваясь, они начали танцевать на могиле Черрика.

– Локк?

Локк очнулся. В темноте светился огонек сигареты. Когда курильщик сделал затяжку и огонек стал ярче, из темноты проступило пьяное лицо Штумпфа.

– Локк? Ты проснулся?

– Чего тебе?

– Не могу заснуть, – ответило похожее на маску лицо, – все думаю. Грузовой самолет прилетит из Сантарена послезавтра. Мы могли бы вернуться за несколько часов. Подальше от всего этого.

– Конечно.

– Я хочу сказать, навсегда, – сказал Штумпф. – Навсегда убраться отсюда.

– Навсегда?

Прежде чем ответить, Штумпф прикурил следующую сигарету от тлеющего окурка.

– Я не верю в проклятия. Нет, не верю.

– А при чем тут проклятия?

– Ты видел тело Черрика. Видел, что с ним случилось.

– Это болезнь, – сказал Локк, – как же она называется? Когда кровь не сворачивается.

– Гемофилия, – ответил Штумпф. – У него не было гемофилии, и мы оба об этом знаем. Я много раз видел у него царапину или порез. Все заживало так же, как у нас.

Локк поймал москита, пристроившегося ему на грудь, и растер между пальцами.

– Ну ладно. Тогда от чего он умер?

– Тебе было видно лучше, но, по-моему, его кожа просто лопалась, как только до нее дотрагивались.

– Да, выглядело так, – кивнул Локк.

– Может, он подхватил что-то у индейцев.

Локк поразмыслил и сказал:

– Вот я не касался ни одного из них.

– Я тоже. Но он-то касался, помнишь?

Локк помнил: такие сцены нелегко забыть, как он ни пытался.

– Боже, – сказал он тихо, – какая поганая история.

– Я возвращаюсь в Сантарен. Не хочу ждать, когда они придут за мной.

– Они не придут.

– Откуда ты знаешь? Мы облажались. Мы же могли их подкупить, согнать с земли как-то по-другому.

– Сомневаюсь. Ты слышал, что сказал Тетельмен. Земли предков.

– Можешь взять мою долю, – сказал Штумпф. – Мне не нужно ни клочка.

– Ты всерьез? Ты выходишь из игры?

– Мне паршиво. Мы мерзавцы, Локк.

– Твои проблемы.

– Мои. Я не такой, как ты. Кишка тонка для таких дел. Купишь мою треть?

– Смотря за какую цену.

– Сколько дашь. Она твоя.

Закончив исповедь, Штумпф вернулся к себе в кровать и лежал в темноте, докуривая сигарету. Скоро рассвет. Еще один рассвет в джунглях; драгоценный момент времени, всегда слишком короткий, перед тем, как вся округа начнет истекать потом. Сейчас он просто ненавидел это место. Но он хотя бы не притрагивался к индейцам, и даже не приближался к ним. Какой бы болезнью они ни заразили Черрика, он точно ее не мог подхватить. Не пройдет и сорока восьми часов, как он будет в Сантарене, а потом в городе, любом городе, куда племя никогда за ним не последует. Он уже искупил свою вину, разве нет? Уже заплатил за свою жадность и самонадеянность гниющими кишками и ужасом, который, как он знал, никогда его полностью не отпустит. Пусть это станет достаточным наказанием, взмолился Штумпф и забылся сном мерзавца, прежде чем обезьяны начали криками приветствовать новый день.

Жук с золотой спинкой пролез через москитную сетку Штумпфа и жужжал, летая в поисках выхода по все убывающим кругам. Выхода он не нашел. Наконец, утомленный поисками, сел на лоб спящего мужчины и стал бродить туда-сюда, пить из пор. Везде, где прошло это легчайшее создание, кожа Штумпфа лопалась, на ней оставался след из крошечных ранок.

До индейской деревни они добрались к полудню. Солнце палило, как глаз василиска. Вначале им показалось, что в деревне пусто. Локк и Черрик прошли за ограду, оставив страдавшего от дизентерии Штумпфа в джипе, подальше от жары. Первым заметил ребенка Черрик. Мальчик лет четырех со вздутым животом и жирными полосами алой растительной краски уруку на лице вылез из своего укрытия и подошел, чтобы поглазеть на нарушителей спокойствия. Любопытство придало ребенку храбрости. Черрик застыл на месте, Локк тоже. Один за другим, из хижин, из-под деревьев у ограды вылезли члены племени и стали, как мальчик, глазеть на пришельцев. Локк не мог разобрать на их плоских широконосых лицах ни проблеска эмоций. Этих людей – каждого индейца он воспринимал как часть одного зловещего племени – было невозможно раскусить: притворство входило в число их главных умений.

– Что вы здесь делаете? – сказал он. Солнце жгло ему шею. – Это наша земля.

Мальчик все смотрел на него. В его миндальных глазах не было и намека на страх.

– Они тебя не понимают, – сказал Черрик.

– Притащи сюда Краута. Пускай он им объяснит.

– Он не может идти.

– Притащи его сюда , – сказал Локк. – Пусть он обосрется, плевать.

Черрик побрел назад по тропе, оставив Локка стоять в кольце из хижин. Тот переводил взгляд с одной двери на другую, с дерева на дерево, пытаясь оценить число людей. Здесь было почти тридцать индейцев, из которых две трети составляли женщины и дети. Потомки великого народа – когда-то десятки тысяч их соплеменников странствовали по бассейну Амазонки. Теперь эти племена почти уничтожили. Лес, где они счастливо жили в течение многих поколений, вырубили и сожгли; по их охотничьим угодьям протянулись восьмиполосные скоростные шоссе. Все, что для них было священным – дикая природа и место в ее системе, – растоптали и захватили: они стали изгнанниками на своей собственной земле. Но все равно отказывались платить дань новым хозяевам, несмотря на имевшиеся у тех винтовки. Только смерть заставила бы их признать поражение, думал Локк.

Когда Черрик дошел до Штумпфа, тот валялся на переднем сиденье джипа, и его одутловатое лицо с двойным подбородком выглядело еще сквернее, чем обычно.

– Ты нужен Локку, – сказал Черрик, толчками выводя немца из забытья. – В деревне еще есть люди. Тебе надо поговорить с ними.