Стивен Кинг - Самое необходимое

Норрис вернулся на лужайку, где сразу за «бьюиком», принадлежащим Хью, на подъездной дорожке стояла его машина. Он открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья и протиснулся внутрь. Ящик с рыболовными принадлежностями стоял на полу. Удочка «Базун» лежала на заднем сиденье — он обнаружил, что чувствует себя лучше, в большей безопасности , когда держит ее при себе.

Он так еще и не воспользовался ею. Истинная причина была проста: он боялся ею пользоваться. Вчера он взял ее с собой на Касл-Лейк, а потом... как-то заколебался и застыл с удочкой за плечом.

«А что, если по-настоящему большая рыба заглотит приманку? — подумал он. — Например, копченка, а?»

Копченкой звалась старая коричневая форель — легендарная достопримечательность здешнего озера. Рыбаки Касл-Рока говорили про нее, что длиной она больше двух футов, коварна, как ласка, сильна, как горностай, и жестка, как гвоздь. Судя по рассказам старожилов, пасть копченки сверкает сталью крючков тех любителей, которые подсекали ее, но... так и не в силах были удержать.

Что, если она сломает удочку?

Поверить в то, что озерная форель, пусть даже такая огромная, как копченка (если она вообще существует), может сломать «Базун», было чистым безумием, но Норрис решил, что это возможно, и... судя по тому, как ему везло в последнее время, — вполне вероятно. Он так и слышал в ушах сухой треск, живо переживал свои мучения при виде сломанной пополам удочки — одна половина валяется на дне лодки, а другая — качается на воде, рядом. А если удочка сломана, это уже дело пропащее — с ней ничего не придумаешь, кроме как выбросить на свалку.

И в конце концов он закончил тем, что стал рыбачить своей старой «Зебко». Рыбы на ужин он не наловил, но... ему приснился мистер Гонт. Во сне мистер Гонт был в охотничьих сапогах и старой шляпе, припорошенной перышками, которые плясали на ее полях. Он сидел в лодке, качавшейся на ровной глади Касл-Лейка футах в тридцати от берега, а Норрис стоял на берегу, рядом со старой отцовской будкой, сгоревшей десять лет назад. Он стоял и слушал, а мистер Гонт говорил. Мистер Гонт напомнил Норрису о его обещании, и Норрис проснулся в твердом убеждении: он поступил совершенно правильно, отложив «Базун» и взяв вместо нее свою старую «Зебко». «Базун» была не просто хороша, а слишком хороша. Ловить ею здесь — не просто рискованно, а чудовищно рискованно.

Сейчас Норрис открыл свой рыболовный ящик, вытащил оттуда длинный нож для чистки рыбы и подошел к «бьюику» Хью.

Никто так этого не заслужил, как этот пьяный забулдыга, говорил он самому себе, но что-то внутри у него никак не могло согласиться с этим. Что-то внутри твердило ему, что он совершает чудовищную прискорбную ошибку, от которой может так никогда и не оправиться. Он был полицейским; часть его работы состояла в том, чтобы брать под арест людей, совершающих поступки вроде того, который намеревался совершить сейчас он сам. Вандализм чистой воды — вот что это такое, а вандалы — поганые парни.

«Тебе решать, Норрис, — раздался неожиданно у него в мозгу голос мистера Гонта. — Это твоя удочка. И у тебя есть данное тебе Господом право свободного выбора. Это твой выбор. И выбор у тебя есть всегда. Но...»

Голос в мозгу Норриса Риджвика не закончил мысль. Ему это было не нужно. Норрис знал, что последует за отказом: когда он вернется к своей машине, то обнаружит, что «Базун» сломана пополам. Потому что у каждого выбора — свои последствия. Потому что в Америке ты можешь иметь все, что пожелаешь, но лишь до тех пор, пока можешь за это платить. Если же не можешь или отказываешься платить, то навсегда останешься лишь страждущим.

«Кроме того, он бы сделал это со мной, — раздраженно подумал Норрис. — И кстати, даже не за такую чудесную удочку, как моя «Базун». Хью Прист родной матери перерезал бы глотку за бутылку виски и пачку «Лаки».

Так он подавил в себе чувство вины. И когда что-то внутри снова попыталось сказать ему: ну пожалуйста, подумай, прежде чем делать, пожалуйста, подумай, — он сумел заглушить этот голос. Он нагнулся и начал резать шины у «бьюика» Хью. Чем дольше он делал это, тем больше, как и Майра Эванс, увлекался. На закуску он разбил передние и задние подфарники и, закончив, положил на стеклоочиститель со стороны водителя записку:

Пока предупреждаю. Ты знаешь, зачем я приду в следующий раз, Хьюберт. Ты ударил мою «Рок-олу» в последний раз. Держись подальше от моего бара!

Потом со стучащим как молот в его узкой груди сердцем он снова подобрался к окну. Хью Прист спал глубоким сном, сжимая в руках клок облезлого меха.

Интересно, кому еще на всем белом свете может понадобиться такая старая гряздая штуковина, подумал Норрис. Он держит его так, словно это его сраный плюшевый медвежонок.

Норрис вернулся к своей машине, забрался внутрь, включил нейтралку, и его старый «жучок» бесшумно покатился вниз по дорожке. Он не включил двигатель, пока машина не выехала на дорогу, а потом резко газанул и укатил так быстро, как только мог. Голова у него разламывалась от боли. Желудок противно пульсировал под ремнем брюк. Но он твердил и твердил себе, что все это не имеет никакого значения; он чувствует себя хорошо, ему хорошо, черт возьми, ему просто чудесно .

Это не очень-то помогало, пока он не потянулся к заднему сиденью и не зажал в левом кулаке узкую длинную удочку. Вот тогда он снова почувствовал себя спокойно.

Он так и держал ее в руке, пока не доехал до дома.

9

Серебряный колокольчик звякнул.

В «Самое необходимое» зашел Слоупи Додд.

— Привет, Слоупи, — сказал ему мистер Гонт.

— П-п-привет, м-м-мистер Го-Го...

— Можешь не мучиться, Слоупи. — Мистер Гонт поднял руку с выставленными вилкой двумя пальцами и поводил ею по воздуху перед невзрачным лицом Слоупи... Тот почувствовал, как что-то в его мозгу — какое-то странное, невнятное рычание — волшебным образом рассосалось. У него отвисла челюсть.

— Что вы со мной сделали? — выдохнул он. Слова свободно вылетели у него изо рта, как бусинки с нитки.

— Такой фокус, которому мисс Ратклифф, несомненно, пожелала бы научиться, — сказал мистер Гонт. Он улыбнулся и поставил галочку на своем листке рядом с именем Слоупи. Потом взглянул на старинные часы, мерно тикавшие в углу. Было без четверти час. — Скажи, как тебе удалось уйти из школы так рано? Кто-нибудь может что-то заподозрить.

— Нет. — На лице у Слоупи все еще было написано изумление, казалось, он старается поглядеть на собственный рот, словно надеясь увидеть, как в столь небывалом четком порядке оттуда вылетают слова. — Я сказал миссис Де-Уиз, что у меня болит живот, она послала меня к школьной медсестре. Медсестре я сказал, что мне уже получше, но все-таки болит. Она спросила, как я думаю, смогу я дойти до дому. Я сказал, что смогу, и она отпустила меня. — Слоупи помолчал, а потом добавил: — Я пришел, потому что задремал в классе. И мне приснилось, что вы меня звали.