Лин Яровой - Зазеркалье

Двигаясь вслепую, я пошёл вперёд. Думал, услышу, как в тишине скрипнут доски, но вместо этого под ботинками задребезжала кафельная плитка.

Сделал ещё шаг. Принюхался.

Внутри было сыро. Влажный, пропитанный формалином воздух въедался в ноздри и оставлял на языке привкус гнили. Этот приторный запах был мне знаком. Наверное, даже спустя десятки лет я бы узнал его. Запах заветренного мяса. Запах разложения.

Запах морга.

Свечи вспыхнули белым искусственным светом. Задрожали, словно больничные лампы, и в их мерцании, я увидел, что за разрушенным иконостасом, в центре алтаря белеет мраморный секционный стол.

На нём лежала Лида.

Бледная. Чуть пожелтевшая. Чёрные волосы падали с края стола — тянулись к кафелю в бурых разводах. Лида лежала на спине, голая, руки по швам. Грудь её некрасиво обвисла, ногти были обломаны. Со стен церкви, с потолка, с икон — отовсюду — на Лиду смотрели лики святых. Смотрели с безмолвным укором. Все, как один, на стол. На безжизненное тело.

Сквозь запах формалина потянуло болотом. В тёмном углу появился призрачный силуэт. В белых одеждах — то ли в сарафане, то ли в свадебном платье, то ли в медицинском халате — призрак проплыл по воздуху, приблизившись к жене.

Достал ржавые ножи, пилы…

— Не смей! — хотел крикнуть я, но не смог. Вместо этого лишь зашептал так тихо, что и сам не услышал собственных слов. — Не смей! Прочь! — шевелил я губами, словно рыба.

Призрак загородил Лиду. Встал перед секционным столом. Чуть наклонился.

Раздался скрип ножовки.

— Нет! — захрипел я, не в силах ни закричать, ни пошевелиться. — Прочь!

Лики святых смотрели со стен. Смотрели и улыбались.

«Ведьму хоронят, — шептали иконы. — Голову режут. Шкуру дерут».

Хватая ртом воздух, я попытался сдвинуться с места, но ноги примерзли к полу. Призрак в белом халате, всё так же стоя спиной ко мне, отшагнул чуть в сторону. Словно хотел, чтобы я как следует всё рассмотрел.

Скальп Лиды болтался на остатках кожи. Свисал с края стола. С чёрных слипшихся волос текла кровь. Призрак взял Лиду за уши. Дёрнул их. На пол упали две белые звёздочки с красными огоньками. Быстро утонули в крови.

«Ведьму готовят. Свежевать будут» — шептали святые хором. На стенах, на арках, на высоких сводах.

Призрак поднял Лидину ладонь и провёл ножом вокруг запястья, делая кольцевой надрез. Затем повторил то же самое со второй рукой. Начал сдирать кожу. Медленно, аккуратно — словно снимал одежду.

— Хватит… Хватит!

Никто меня не услышал. Над сводами храма вновь загремели колокола. Сначала один удар. Эхо… Затем второй. И дальше, не останавливаясь, с дребезжанием и перезвоном.

Под колокольный бой, в мерцании белых свечей, призрак стягивал кожу с жены, словно платье. Отрезал мешавшую грудь. Отрубил топором кисти. Ржавое железо громко ударило о мрамор дважды. Ладони Лиды упали на кафель.

Завернув кожу до пояса, призрак остановился. Взял охотничий нож и ударил один раз. Быстро. Точно. Повёл лезвием от груди до живота, раскрывая мою жену. Выворачивая наружу. Призрак достал внутренности, бросил мне в ноги.

— Всё сожрут, — сказал он прокуренным голосом. — Звери.

Со всех углов церкви вдруг высыпали белые кролики. Плешивые, костлявые, перемазанные в грязи — они визжали, кусали, убивали друг друга за право оказаться поближе к потрохам. Жрали внутренности с пола.

Призрак подошёл к иконе. На ней был изображен тёмный силуэт — ни одежд, ни лица, только жёлтые змеиные глаза.

Призрак взял свечу.

— Пламя от пламени, — сказал знакомым голосом.

«Сжечь, сжечь, сжечь! — закричали святые на иконах. — Сжечь ведьму!»

Призрак развернулся и бросил свечу в раскрытый Лидин живот. Пламя вспыхнуло. Языки огня пробились сквозь рёбра.

— Узнаешь меня? — спросил призрак.

Он залез сверху на горящий труп жены. Посмотрел мне в глаза, ухмыляясь. Это ухмылка была до боли знакомой.

— Макс… Господи… За что?

— Я её первый нашёл.

Он резко толкнул бёдрами. Один раз, другой. Принялся насиловать освежеванную Лиду — прямо в огне.

Святые хохотали, глядя с икон. Били с надрывом колокола.

— Ты ответишь… Ответишь, сука, — шептал я, не в силах сдвинуться с места.

— Уже ответил, — хрипел призрак. — Уже вышел.

Это был не Макс. Это был лысый, ушастый мужик с длинным шрамом на щеке и брови.

— Ты…

— Я, — сказал Сивый. — Ты украл мою жизнь. Ты погубил душу. Ты.

Он дергался всем телом на трупе жены. Грязными руками держал Лиду за шею — там, где оставалась кожа. Смотрел на меня из пламени. Трясся. Сопел. Кряхтел, словно немощный старик.

«Да ведь это и есть старик».

Длинные седые волосы, сгорбленная спина, тощие руки. Мою Лиду насиловал Колебин.

Ноги! Где мои ноги?! Почему они не слушаются? Почему я проваливаюсь в этот кафель, словно в трясину?

«Это колоко ла… Это всё из-за колоколов. Чёртов змей!»

На трупе жены вился чёрный полоз. Огромный, скользкий, с блестящей чешуёй. Разрубить его. Нужно разрубить! Только ноги не слушаются. Ушли по колено в болото.

Я тонул. Проваливался в темноту под звон колоколов. В нос бил запах гнили, и звон становился всё громче, громче, мельче. Превращался в стрекот велосипедного звоночка. Сознание ломалось, дробилось, крошилось и рассыпалось в пыль. Последнее, что я увидел — это собственное лицо в пламени. Искаженное и раздутое, словно в отражении кривого зеркала. Лицо шевелило губами. Бормотало нараспев:

— Пламя от пламени… Ветер от ветра… Царь дарит жизнь и царь милует. На престол отражение. Да душу в огонь. И нет смерти. Нет её, нет.

Резкие движения бёдрами. Сильнее. Глубже. Под вспышки молний. Под гром колоколов.

Это я насиловал Лиду.

В спальне пахло рекой и туманом.

Перевернувшись на другой бок, я зарылся лицом в подушку, но запах никуда не исчез. Одеяло, наволочки, простынь и даже Лидина сорочка — всё пропиталось этим сырым травянистым духом, напоминающим о ряске, о зарослях прибрежной осоки и о пойманной в сеть рыбе. Казалось, будто я уснул в лодке, которую унесло течением в богом забытую заводь.

«Всё пропитала, сволочь. Везде залезла. Два дня осталось. Даже меньше… Нет. Не позволю».

Полный решимости я встал с постели и подошёл окну. Раздвинул шторы и повернул ручку вверх. Холодный воздух полился с улицы, наполнил комнату утренней свежестью. Дышать стало легче.

Лида что-то пробормотала во сне и натянула одеяло повыше, прячась от сквозняка. Я решил её не будить. За окном ещё было темно. Осторожно обойдя постель, я достал из шкафа чистую одежду и спустился вниз по лестнице.

В гостиной запах стоял ещё гуще. Он лился из дальнего угла комнаты — оттуда, где лежали зеркала, прикрытые покрывалом. Подумав немного, я раскрыл все окна на первом этаже — одно за другим. Затем распахнул дверь. «Пусть выветрится хоть чуть-чуть».