Лин Яровой - Зазеркалье

Свидетелем, конечно, был Макс. Лида, которая никогда не имела подруг, уступила традициям и согласилась взять в свидетельницы Леночку, с которой у неё были хоть какие-то приятельские отношения. Макс потом долго шутил, что если приметы и впрямь верны и свидетели должны переспать ради счастья молодожёнов, то я могу не переживать: мы с Лидой будем любить друг друга до гробовой доски. Потому что уж кто-кто, а Макс постарался, как следует. Отлюбил бедную Леночку столько раз, что к вечеру третьего дня она с трудом держалась на трясущихся ногах.

В тот вечер, когда вся деревня перепилась в честь праздника, мы с Лидой стояли перед Древом, и вокруг идола белыми змеями вился дым костра. Глядя в пламя, я рассказал Лиде о Котике и о словах, произнесенных тринадцать лет назад.

— Может быть, ты и права… Может, волшебство действительно существует. Только посмотри на деревенских: они и правда считают тебя ведьмой… Выходит, сбылось желание.

Лида крепко сжала мою ладонь, а затем повернула голову и тихо прошептала:

— Существует, кот. Пройдёт время, ты и сам поверишь.

Её слова шелестели над ухом ласковым ветром. Звуки, срывающиеся с губ, были влажные, тёплые, нежные, и мне хотелось целовать Лиду у всех на глазах, вдыхать хвойный запах волос и гладить спину сквозь белое платье. Лида украдкой поцеловала меня в шею. Затем сказала:

— Только не заблуждайся. То, что ты сделал тринадцать лет назад, — волшебство, несомненно. Но волшебство злое… Грязное. Пообещай, что не повторишь больше.

Я удивленно посмотрел на жену и заметил, что её глаза потемнели.

— Почему злое?

— Оно не подарило любовь. Наоборот, лишь забрало.

— Ты ведь стоишь рядом.

— Стою. Потому что моё волшебство сильнее.

Лида провела рукой и, глядя на танцующее пламя, нарисовала круг в воздухе. Произнесла что-то беззвучно, одними губами, и я заметил, как деревенские бабы, увидевшие этот жест, переглянулись и зашептались друг с другом. Колебин, сидевший среди этих баб на завалинке, вздрогнул, будто от укуса пчелы. Затем тряхнул плечами и посмотрел на мою жену с интересом. Лида глянула в ответ. Коротко и, как мне показалось, с вызовом. Она сжала мою руку крепче.

— В тот день, пожертвовав котёнком, ты оторвал кусочек души, — сказала Лида, — и сжёг его здесь, под колдовским идолом. Бросив в пламя самое ценное, что имел, ты потерял детство. Перестал верить в чудо.

— Это не так. Тем вечером…

Лида не позволила договорить.

— Так, кот, так. Можешь не упираться. Я видела это в самый первый день, когда мы встретились. В твоих глазах, в которых застыла тоска по потерянным снам. Ты ведь помнишь, правда? В детстве тебе снились чудесные сны, в которых ты мог летать. А после обряда ты перестал их видеть.

Я похолодел и почувствовал стыд. Будто слова жены сорвали с меня одежду на глазах у всей деревни.

— Откуда ты знаешь?

— У тебя глаза кошачьи, Андрей. Душа в них, будто в зеркале, отражается. И на душе шрам… Ты сам себя искалечил. Если б тогда ты не бросил котёнка в костёр, то теперь мог бы писать чудесную музыку. У тебя был талант, была вера. И фантазия… Но ты сжёг их здесь, под змеиным камнем, и взамен получил лишь боль. Сила, с которой ты говорил, не способна дарить любовь. Она только пожирает её. Тянет под землю, в черноту. Всё, чем она тебя наградила — это бесконечное «хочу найти», которое ты загадал перед пламенем. Так ведь?

Шёпот Лиды обжигал и одновременно вызывал озноб, растекаясь внутри меня. Так лекарство из горьких трав растекается по жилам, прогоняя лихорадку из тела.

— Ты теперь не успокоишься, кот. Всю жизнь будешь искать то, что потерял однажды. Темнота, у которой ты просил помощи, поселилась в тебе навеки. Пустила корни, вросла в душу в том месте, где ты надрезал. Я знаю, по ночам тебе бывает страшно. Тебе кажется, будто ты один во всём мире, и темнота вокруг оживает, нашёптывает дурные мысли. Думаешь, ты стал следователем случайно? Думаешь, почему тебе это даётся легко?

— Хочешь сказать, нужно потерять душу, чтобы стать следователем?

— Не потерять… Поранить. Потерявшие душу никем уже стать не смогут. Их судьба — под землёй прятаться. Они становятся гнилью, на которой поднимается жизнь. Это страшная судьба, кот. Хуже неё ничего быть не может. Поэтому пообещай мне, что никогда и ничего не попросишь у той силы, с которой заговорил однажды. Пусть она в тебе поселилась, пусть изранила. Ты всё ещё хранишь душу. Рядом со мной ты позабудешь о страхе. Вновь начнёшь видеть сны. Я тебе помогу. А ты пообещай, кот.

— Хорошо… — согласился я. — Будь по-твоему. Обещаю.

— Вот и славно.

Лида повернулась и обняла меня, вплела в пальцы в волосы и поцеловала у всех на глазах. Так горячо и страстно, что толпа на секунду замолкла, а затем разразилась пьяными криками: «Горько! Горько! Горько!»

«Дураки, — мысленно смеялся я, обнимая жену. — Ничего вы не смыслите». И целуя губы Лиды — алые, ягодные, послушные, — думал наперекор всему миру: «Как же сладко, Господи…»

Взмах. Выдох. Удар. Берёзовое полено цокнуло и раскололось пополам. Я потянулся за следующим. Примерился топором.

Взмах. Выдох. Удар…

Отшагнув чуть назад, глянул на свеженарубленные дрова, которые валялись уже повсюду. «Пожалуй, хватит. Что-то ты разошёлся, Андрей».

Воткнул топор в лежавшее рядом бревно. Сел на чурбак, снял перчатки и вытер со лба липкий пот, от которого щипало в глазах. Тряхнув рукой, почувствовал, как с непривычки забились мышцы. Не без удовольствия подумал, что завтра проснусь с приятной тягучей болью. Было здорово вновь почувствовать в руках силу после долгих месяцев сидячей работы.

Налетел ветер, закружив по двору березовую листву. Разгоряченному телу быстро стало зябко в промокшей насквозь футболке. Я потянулся к поленнице и снял висевшую на гвоздике камуфляжную куртку. Накинув её, поднял воротник повыше, пошарил в карманах в поисках сигарет.

— Наработался? — раздался голос жены. — Чаю хочешь?

Чиркнув спичкой, я прикурил и поднял взгляд на Лиду, щурясь от табачного дыма. Жена стояла на террасе, сложив руки на заборчик и чуть выпятив бедро — будто бы ненароком. Цветастый фартук и ладони Лиды были перепачканы в муке, а через плечо перекинуто клетчатое полотенчико.

— Да. Сделай покрепче, — сказал я, выдохнув горький дым. — Сейчас баню затоплю.

— Не торопись, — усмехнулась жена. — Сперва пообедаем.

Пару секунд она рассматривала меня. Затем прикусила губу, забавно дёрнула бровями и зашла обратно в дом. Через приоткрытое окно кухни тянуло запахом жареной рыбы.

«Как же хорошо… — подумал я, зажмурившись от солнца. — Всё, как раньше. Тёплый дом, покой, осень… И словно целая жизнь впереди».