Лин Яровой - Зазеркалье

— Там Нина!

— Кто?

— Нина! Из больницы.

Я глянул в направлении торговых палаток и увидел женщину в красном пальто и облезшей меховой шапке, прикрывавшей седые волосы. Черты лица показались знакомыми — острые и мелкие, словно у хорька. Блёклый взгляд из-под неумело подведенных бровей. Казалось, будто я видел эту Нину раньше. Совсем недавно. Только где?

— Бывший наш терапевт, — пояснил Муров, заметив мой задумчивый взгляд. — Не помнишь?

— Смутно.

— Я у неё практику проходила, когда училась, — сказала Лида. — Вы тут постойте, поболтайте, а я пойду поздороваюсь.

— Только не убегай далеко.

Уже не слушая меня, Лида пронеслась через площадь к женщине в красном пальто. Осторожно дотронулась до её плеча. Та повернулась и в первый момент недовольно нахмурила брови, а затем видимо узнала — заулыбалась. В уставшем взгляде мелькнула радость, прорезались солнечные морщинки в уголках глаз, и лицо женщины перестало казаться некрасивым.

— Чёрт… Где я её раньше видел?

— Так это Филатова жена, — ответил участковый.

— Чья?

— Вити Филатова.

Точно, Витя. Разводчик кроликов. А эта женщина — та самая визгливая баба, которая вчера выходила в сени и что-то ворчала мужу, забирая кроличью тушку.

Деревенская площадь вдруг превратилась для меня в театральную сцену. Словно перед кульминацией пьесы, на неё начали выходить все персонажи — один за другим. Всё громче, всё быстрее звучала музыка из колонок, и в груди свербело чувство, будто что-то должно случиться с минуты на минуту.

В воспоминаниях шевельнулся ночной кошмар. Кролик, бегущий по размытой дождём дороге. Змея в лесу. Чёрное платье в жёлтый горошек. Зеркала. Отражение третьей….

Пытаясь справиться с беспокойством, я обратился к участковому:

— Юр. Просьба будет одна.

Муров не ответил. Обернувшись, я увидел, что он застыл, глядя куда-то поверх людей — в сторону чёрного идола, вокруг которого пылали костры, шьющие небо дымом.

— Юр?

Участковый дрогнул, ожил и посмотрел на меня.

— Извини. Отвлёкся. Что такое?

— Просьба, говорю, будет. Только между нами, хорошо? Пока Лиды нет.

— Я — могила.

— В вашей больнице есть реанимационная бригада?

Муров смерил меня подозрительным взглядом, а затем кивнул.

— Есть. В чем вопрос?

— Нужна помощь… Не совсем красивая. Но если потребуется, я заплачу, сколько скажешь.

— Лотов, хуйню не городи. Говори, что нужно.

Я оглянулся. Убедился, что Лида не слышит.

— Сделай, пожалуйста, так, чтобы завтра эта ваша бригада была в полной боевой готовности. Чтобы я мог позвонить тебе или кому-нибудь из врачей, и через минуту машина уже стояла у дома. И в самой больнице чтобы реанимация работала как часы, а не умирала с похмелья после сегодняшней ночи. Сможешь организовать?

Муров замер, напряженно обдумывая услышанное. Быстро догадавшись, что речь идёт не обо мне, он глянул в сторону Лиды и спросил:

— Что с ней?

— Не знаю. И очень надеюсь, что не узнаю.

— Она что-то увидела?

Я молча опустил ресницы. Муров поёжился.

— А что? Если не секрет, конечно.

— Юр. Пожалуйста, без расспросов, хорошо?

Участковый молчал какое-то время, переводя взгляд то на меня, то на Лиду. Затем произнёс:

— Так вот зачем ты утром пришёл.

— Юра…

— Думаешь, старик поможет?

— Блядь, Юра, ты можешь ответить? Да или нет?

Муров встрепенулся, будто смысл просьбы дошёл до него только сейчас. Он суетливо взмахнул руками и часто закивал.

— Конечно, Андрюх. О чём разговор? Я договорюсь с главврачом, скажу, чтобы ребята были на стрёме. Сегодня же ему позвоню. Или выцеплю здесь, он вроде мелькал. Только скажи, пожалуйста… Чёрт… Понимаю, ты не хочешь… Но я ж теперь не усну. Переживать буду. Просто намекни, всё так плохо?

— Всё хуёво, Юра, — сказал я, тяжело вздохнув. — Как с Алисой.

Участковый выругался и замялся на месте, не зная, как меня поддержать. Мне же его ободряющие речи были вовсе не нужны. Всё, что от Мурова требовалось — это позаботиться о врачах. Чтобы они действовали слаженно и оперативно, если их помощь и впрямь понадобится. Потому что как подсказывал опыт следачьего прошлого, понятие «оперативность» становилось порой чересчур широким, когда речь шла о сельских больницах. Смертельно широким. Особенно, если дело касалось остановки сердца…

От всех этих мыслей закружилась голова. Краем глаза я заметил собственное отражение в стеклах уазика, и на секунду мне показалось, будто мое лицо стекает вниз, словно у расплавленной восковой фигуры. Послышался девичий смех вдалеке, зазвенело в ушах. Я наклонил голову, помял пальцами переносицу и произнёс:

— Дай мне знать, как всё будет, хорошо? Мне сейчас очень нужна твоя помощь. Один я не справлюсь.

Участковый закивал. Потом достал новую сигарету и вдруг застыл, так и не прикурив.

— Юр?

Муров промолчал. Словно окаменевший, он смотрел в сторону костров.

— Юр? — повторил я.

— Он здесь, — голос участкового прозвучал слабо. Непривычно слабо.

— Кто он?

— Валера.

— Кто?

— Колебин… Вон стоит.

Юра ткнул пальцем в сторону огней, и в этот момент в колонках затихла музыка. На сцену вновь вышли ряженые бабы и затянули песню. «То не ветер ветку клонит…» — разнеслось над площадью, и всякая человеческая речь смолкла, словно от заклинания, листва на березах зашумела, поднялась пыль, и я почувствовал, как в голове что-то качнулось. Мир стал смазанным, тягучим, мягким. Силуэты поплыли перед глазами и небо потемнело, как будто огромная птица заслонила остатки солнечного света.

— Сперва думал, что кажется, — говорил участковый откуда-то издалека. — Весь день мерещится старый чёрт. То в толпе мелькнет, то из тени выглянет. А нет… Он и правда здесь. Вон стоит. На нас смотрит.

Участковый вновь указал в направлении костров, но никакого старика там и в помине не было. Только деревенская малышня кружила вокруг и бряцала велосипедными звоночками, а посреди огненного круга возвышался идол. Вросшим в небо чёрным столбом.

Муров глядел прямо на него.

— Юра, — пошевелил я губами и понял, что голос пропал. Совсем как в ночном кошмаре. Остался один лишь хриплый шепот: — Нет там Валеры…

Песня звучала всё громче. Идол гремел ей в такт бусами из речных камней. Распускал ленты пёстрыми перьями. От жара костров поднимался вверх раскаленный воздух, и в его маслянистой дрожи чёрный столб извивался, словно живой, — перетекал, менял форму за прозрачной завесой, что отделяла явь от нави.

Участковый моргнул пару раз. Огляделся по сторонам.

— Пропал… Только что был. И пропал. Растворился.

Я почувствовал, как внутри разливается липкое беспокойство. Обернулся, ища глазами Лиду. Не нашёл. Нина стояла уже одна. Сердце словно оборвалось.