Лин Яровой - Зазеркалье

— Чёрт. А куда…

Договорить я не успел. Из груди вырвался облегченный выдох, когда у торговой палатки мелькнуло синее пальто жены. Лида покупала вино и о чём-то беседовала с лавочником — молодым армянином, который улыбался ей во все зубы и активно жестикулировал.

— Андрюх… надо что-то делать — произнёс за спиной участковый. — Больше так не могу. Он ходит здесь. Среди нас.

Я медленно обвёл взглядом площадь… Палатки и мангалы. За ними березы, ленты, свечи, Сивый со шпаной. В другой стороне дом культуры. Деревянная сцена, на которой завывал женский хор:

А за сценой пламя и Древо.

Взгляд вновь приклеился к идолу, и в момент, когда ветер прибил к земле дым, я увидел распорки столба. Два небольших брёвнышка. С двух сторон под углом.

В голове шевельнулось воспоминание. Несколько секунд я смотрел на Древо, пытаясь понять, где совсем недавно видел нечто похожее… И вдруг вспомнил.

— Твою мать. Лапка!

— Что? — переспросил Муров.

— Древо! Это куриная лапка!

— Какая, на хер, лапка? Лотов, ты слышишь? Тут по деревне мёртвый старик гуляет!

— Да посмотри же!

Я дёрнул участкового за руку и указал пальцем на идол.

— Столб и распорки видишь? Как будто птичья лапка. Точно такой же знак в доме Колебина. Там много было таких на стенах и потолке.

— Лотов, что ты несёшь?

— Может, это подсказка? Может, Валера нарисовал те закорючки в доме, чтобы мы его нашли… Говоришь, он рядом с Древом мелькнул?

— Да! Только что стоял!

— Чёрт… Чёрт.

Я вновь оглянулся. Посмотрел на Лиду. Она держала в руках бутылку с домашним вином и о чем-то болтала с лавочником-армянином.

— Присмотри за моей женой, — попросил я Мурова. — Будет спрашивать, скажи, скоро вернусь.

— Куда ты?!

— К Древу. Хочу кое-что проверить. Будь здесь, следи за Лидой. Головой отвечаешь.

Я понесся сквозь толпу. Участковый что-то крикнул вслед, но слов его я уже не услышал. В груди свербела щекотка — томная, тревожная, будто перед первым свиданием. Ноги несли меня к чёрному идолу, а мир расплывался перед глазами, и в воздухе всё сильнее пахло дымом… Кислый, горький, ядовитый запах с привкусом гнили — тот же, что и несколько часов назад в гостиной.

«Что-то случится, — думал я на бегу. — Что-то обязательно случится этим вечером».

Всё вокруг походило на забытый сон. В голове засела занозой мысль, что всё это уже случалось однажды — и костры, и песня, и напуганный взгляд участкового, и даже бутылка вина в Лидиных руках. Каждая деталь была знакомой, словно я пересматривал фильм, увиденный давным-давно в детстве, и теперь обрывки памяти возвращались один за другим, и от этого весь мир вокруг звенел, словно хрустальный.

Песня звучала всё дальше. Вместо неё из колонок пробивались помехи. Низкий шум, напоминающий шипение змеи. Этот шум раздувал пламя костров, словно кузнечными мехами, и всё громче трещали дрова, всё выше к небу взлетали искры. Огонь просыпался, набирал силу, светил всё ярче. Померещилось, будто идол чуть наклонился… и тут же вытянулся обратно, но на пару сантиметров выше. Казалось, что он откапывает себя из земли.

«Колебинское наследие, — вновь подумал я, только на этот раз уже зная, что в этом наследии и кроется секрет старика. — Значит, говорите, пару лет назад появился странный друг? Ну-ну, как же…»

Я бежал к столбу, а сам уже знал, что и Витя, и участковый — все они ошибаются. Лет так на сорок, а то и на пару веков. В голове, словно молнии в ночном небе, вспыхивали мысли, связывая все воспоминания. Образы пришли в движение. Начали сходиться в единое полотно, как кружева. И ящерица, о которой кричал Лёпа, и лесной царь, живущий в белом камне, и даже идол, извивавшийся теперь в пламени.

«Какой, к чёрту, День села? Это же змеиная Пасха. Самая настоящая. Та, о которой говорила Лида. Победа над смертью…»

Вспомнились сказки Колебина о древних обрядах и о кострах на берегах рек. О поклонении Древу. О хозяине тайги.

Затем вспыхнули слова участкового:

— Где хозяин?

— Перед тобой хозяин.

По спине побежали мурашки, когда до меня, наконец, дошло. Вот для кого все эти праздники. Вот откуда Колебин знал, чего хочет Роща. В один момент вдруг стали понятны и узоры змеек на бордовом ковре, и странный взгляд старика, и пугающие легенды, и чёрный идол, и вечный запах земли в покосившейся избе.

«Он вовсе не традиции берёг. Он культ создавал».

Я вспомнил слова Лиды про злое колдовство и гнилые мысли. Вспомнил, что жена всегда недолюбливала Колебина. Раньше никогда не придавал этому значения и думал, что причина кроется в самогоне, которым старик вечно спаивал нас с Максом, но теперь от этой мысли становилось смешно. Чтобы холодная Лида всерьез обозлилась на старика из-за спиртного? Чушь! По этой логике она, скорее, возненавидела бы Макса, чем Колебина. Нет-нет-нет… Причина крылась совершенно в другом.

«Никогда не принимай помощь у силы, что поселилась в том доме…»

Поселилась в том доме…

Конечно, чёрт бы его забрал! Теперь всё сходится. Старик всю жизнь ему поклонялся — этому лесному царю! А когда пришёл час умирать — заключил сделку. Принял помощь у странного друга в чёрных одеждах. У Хозяина тайги. У змея, живущего в белом камне.

Звуки на секунду исчезли. Весь мир остановился. Я застыл перед пламенем. По привычке прикурил сигарету, выдохнул дым, и заворожено глянул на идола, который гремел речными камешками.

Высокий чёрный столб. Подпорки с двух сторон.

А ведь это вовсе не птичья лапка…

«Пасха есть праздник победы жизни над смертью, а змеиная Пасха — её отражение, её тень на календаре. Тёмный праздник, в который всё истинное становится ложным, а ложное истинным. Праздник, который меняет день и ночь местами. Переворачивает правду».

Лишь теперь я понял, на что похож этот знак. Длинная часть жерди сверху, короткая снизу…

Перевернутое распятие.

Прямо здесь. Посреди Рощи. У всех на глазах. В пламени костров.

Каждую осень люди приходят сюда и загадывают желания. Каждый год обращаются к Змею и каждый год несут дары. Так же, как я двадцать шесть лет назад, мальчишкой, на этом самом месте, принёс в жертву Котика. Отдал часть души. Отдал Ему.

Мир окончательно исчез, и остался лишь дым, огонь и перевернутый крест, украшенный камнями, пёстрыми лентами, узорами птиц, змей, людей с козлиными ногами… Пламя гудело, трещало и тяжелое дыхание доносилось из раскаленного воздуха, оседая в голове смолянистым шепотом:

«Ты пришёл… пришёл снова… потому что знаешь…. Нет ни добра, ни зла, ни рая, ни преисподней. В этом мире нет победивших и проигравших, нет ложного и нет истинного. Есть лишь отражения, отражения, бесконечные отражения, в которых так легко заблудиться. Но ты всегда находишь дорогу к огню, ведь искать есть твоя суть. Ты вскрываешь всю ложь. Ты раскрываешь тайны. Ты такой же змей, как и я, — вечный охотник и старый рыбак с той картины… И зеркало делит нас пополам, оставляя на двух сторонах одновременно. Ты знал это всегда, всегда, всегда, мой старый друг, и поэтому пришел снова, и смотришь, и слышишь, и вспоминаешь, и чувствуешь, как она тебе врёт, и знаешь, что мы все были такими от начала времен до сегодняшнего вечера — каждый из нас, каждый из нас, каждый из нас… Это нас привязывали к скалам цепями. Нас прибивали гвоздями к крестам. Нас полосовали лезвиями по шее. Нас резали в спину те, кого мы любили. Но мы всегда приходили снова, бунтовали снова, спускались с небес снова, поднимались из земли снова. Мы воскресали и неслись прочь от проклятой старухи, что пахнет болотом. Мы всегда гнали её своим пламенем — небесным огнём, который раз за разом несли, обливаясь кровью…»