Лин Яровой - Зазеркалье

— Как скажешь.

Внутри меня было пусто. Жар спалил всё дотла и оставил лишь равнодушие. Не было больше ни гнева, ни боли, ни жалости. Лишь желание поскорее уйти отсюда. Подальше от этого дома, в котором мерещились то запах дыма, то вонь гнилого колодца. Уйти в лес. Забыться и заблудиться.

— Может, ты и права, — сказал я. — Может, во мне действительно не осталось света. Только если уж начинаешь читать мысли, читай до конца. — Я бросил фотографии в топку камина поверх окурков и золы. — Мне больше не хочется спасать тебя, родная. Ты того не стоишь… Просто отступать не привык.

Лида посмотрела мне в глаза, словно пытаясь отыскать в них остатки того счастья, которое ещё горело днём. Несколько секунд она сдерживалась. А затем вновь задрожала и разрыдалась.

Она плакала с надрывом, больше не отворачиваясь и не пряча лицо, не стесняясь опухших глаз и размазанной косметики. Плакала, хватая ртом воздух, кусая пальцы. Она пыталась что-то сказать, но не могла, потому что сбивалась на судорожные всхлипы. Мне было всё равно. Вытащив половину сигарет из вскрытой пачки, я переложил их себе в карман и направился к двери. Лида крикнула вслед:

— Стой! Я сказала, стой!

Остановившись в пороге, я обернулся. Лида смотрела со злостью.

— Не бросай. Не смей бросать меня так. Завтра я умру.

— Нет, — сказал я, покачав головой. — Не умрёшь.

— Кот…

— В этот раз вы все пойдёте к черту. Все. И ты, и твоя подруга в зеркалах. Ты будешь жить, потому что я так решил. Разговор окончен. До завтра, родная.

Хлопнула дверь. Я спустился по крыльцу во двор. Толкнул калитку и вышел на улицу. Из дома доносились рыдания. Они летели сквозь осенний воздух, но становились всё тише с каждым моим шагом, растворяясь в тумане, стелившемся над землёй. По телу бежали мурашки — то ли от холода, то ли от осознания того, что произошло.

«Господи… Что же ты делаешь, Андрей? Зачем? За что ты с ней так?»

И в ответ летел чужой смолянистый шепот из березовой рощи, разносясь в шуме ветра:

«Ты знаешь, мой старый друг. Знаешь, зачем… Нет в нашей истории ни обманутых, ни обманувших. Ни преданных, ни верных. Ни добра, ни зла, ни рая, ни преисподней. Лишь отражения, вечные отражения, в которых так легко заблудиться. Но ты иди к цели. Иди без сомнений и страха, как шёл всегда. Иди за огнём и кровью. И если хочешь найти ответы, просто посмотри на меня. Посмотри в глаза…»

Я поднял голову и понял, что стою перед колебинским пятистенком.

Из окна заброшенного дома на меня смотрел человек. Чуть ссутулившийся. В расстегнутой нараспашку куртке. Он стоял то ли за стеклом, то ли в самом стекле, и казалось, был вышит из мрака. Его голос летел из леса. Шептал ветром в древесных кронах:

«Ты ведь хочешь сберечь её? Укрыть от всех, кто жаждет к ней прикоснуться? Спрятать от самой речной ведьмы? Скажи мне, признайся…»

«Знаешь, что хочу… Даже сейчас хочу. Просто скажи, как это сделать».

«Не бойся и не сворачивай. Ты на верном пути, сиротка. Иди в темноту этой ночью. Уведи душу во мрак, в глубину, в бездну — туда, куда не дотянется даже ведьма, живущая в отражениях. А чтобы дойти до сердца Рощи, вспомни, кто ты на самом деле. Вспомни тень отца. Вспомни гнев, вспомни силу и не отступай…»

«Не отступлю. Никогда не отступлю, и ты знаешь это лучше меня, царь. Только скажи… Как мне победить смерть?»

«Поможешь мне — обретешь ответы. Примешь помощь — победишь. Сделай всё, как я укажу, когда будешь смотреть в отражение. Сделай это и обманешь речную ведьму. Когда придёт час, не бойся отпустить жизнь в Змеиную Пасху. Бойся отдать душу омуту. Посмотри на меня, старый друг, посмотри и всё поймёшь…»

Я вгляделся в змеиные глаза старика, стоявшего за стеклом. Увидел, как отражаются в них огни уличных фонарей, будто огни костров, и вдруг почувствовал, что проваливаюсь под землю.

Ветер нёс из рощи затхлый могильный запах. Звенело железо на крыше, отбивая колокольный набат. Всё кружилось передо мной: и звёзды, и небо, и фонари — всё сворачивалось спиралью… Реальность затягивалась петлёй и давила камнем на грудь.

«Смотри… Смотри…»

Шумели березы. Кружились листья хороводами. Ветер прибивал к земле крапиву и рвал ставни с мертвой избы. Весь мир звенел и шумел, словно сойдя с ума, и лишь сутулая тень в окне стояла неподвижно — глядела на меня змеиными глазами, в которых горели огни фонарей, словно свечки в деревенских избах. Лицо человека за стеклом расплывалось. То это был старик. То человек со шрамом на лице. То ребенок с заячьей губой…

А затем всё провалилось во мрак. Я на мгновение потерялся, словно выпав из времени, и в темноте услышал глухие удары — будто кулаком о дерево. Громко, нагло, трижды. Затем тишина. И снова. Удары рвались с другой стороны реальности, давили на тьму изнутри. В ушах звенело, и в какой-то момент сквозь этот звон прорвался далёкий крик. Прозвучал женский голос в пустоте, словно из сновидения:

— Не прикасайся ко мне!

И вновь тишина — только вибрировал гул в голове. Запах берёзовых листьев перемешивался с духом сырой земли. Перед глазами мелькали огоньки, сотни огоньков. Они выстраивались в длинную дорожку из света, по которой летело моё сознание, и могильный запах становился вся тяжелее, давил со всех сторон одновременно, и я чувствовал, что рассыпаюсь на части.

«Соберись, Андрей!»

Повеяло свежим воздухом. Вспыхнул огонёк.

В темноте раздался знакомый хриплый шёпот:

«Смотри, смотри… Царь милует».

Это продолжалось целую вечность, а затем звон в ушах вдруг пропал. Утих ветер, расступился мрак.

Я стоял один посреди улицы, уставившись в окно давно заброшенного и опустевшего дома, и сутулый человек всё также смотрел на меня из стёкол. Несколько секунд понадобилось, чтобы прийти в себя и собрать по кусочкам реальность, а затем догадка вспыхнула в голове.

Я медленно поднял правую руку. Помахал из стороны в сторону. Тень в окне помахала в ответ левой ладонью…

Или тоже правой?

«Хреновый ты следователь, Андрей. Знакомую рожу и ту опознать не сумел» — подумал, ухмыльнувшись.

И отражение в стекле ухмыльнулось в ответ.

Вдалеке послышалось хриплое рычание уазика. С каждой секундой оно становилось громче, и через минуту свет автомобильных фар разрезал сначала улицу, а затем и рощу. Ослепленный я прикрыл глаза ладонью. Вышел на открытую местность, чтобы Муров меня заметил.

Помахав рукой, отступил в сторону с колеи. Задумчиво посмотрел на разодранный манжет своей куртки. «И где умудрился распахать? На крыльце что ли?»

Уазик съехал с гравийки на проселочную дорогу и остановился, скрипнув тормозами. Двигатель сменил хрип на клёкот. Хлопнула металлическая дверь, и на подсвеченную фарами дорогу вышел участковый.