Лин Яровой - Зазеркалье

— Я вот о чём подумал… — сказал участковый. — Сколько нам с тобой осталось? По сути-то ни хера уже.

— Ты о чём?

— О жизни, — ответил участковый. — Тебе лет сколько?

— Тридцать пять.

— Ага… А мне сорок два. И если по-честному разобраться, то всё важное уже случилось. Жена, дети, работа. Скоро на пенсию…

— Понесло тебя, старик.

Я говорил, стараясь не отрывать взгляд от костра, потому что всё вокруг расплывалось, ветви кедров складывались в причудливые узоры и в темноте мерещились живые тени. Только огонь оставался неизменным в этом потёкшем мире.

— Просто ты верно сказал, когда сюда плыли… — продолжил Муров. — Оно ведь и правда постоянно кажется, будто должно что-то вот-вот случиться. Хер знает, что именно. Но что-то важное. И сидишь так всю жизнь… Ждешь. Сначала думаешь, вырасту, школу закончу, и начнется та самая, настоящая жизнь. Потом в армии дембеля ждешь. Потом чёрт меня дернул, в Чечню эту поехать… — Муров снова зевнул. — Каждый день под пулями бегал, а сам думал: вот домой вернусь, и будет всё хорошо. А оно вроде так. И всё равно не так… Приезжаешь, женишься. Настюха беременная… Ждешь, пока родит. Одна дочка, вторая… Сейчас вот жду, когда школу закончат. И так всю жизнь. Ждёшь, ждёшь, ждёшь… А оно вроде и происходит каждый день что-то, да только в душе чувствуешь — не то совсем. Да, важное. Да, нужное… Но не то, чего всю жизнь ждал.

Юра задумчиво пожевал травинку. Поворошил костёр веткой. Пламя в ответ выстрелило снопом искр.

— И сейчас тоже сидим, ждём. Страшно, сука, а всё равно ждём. Хочется, чтобы старик показался. Как в детстве, когда духов в пионерлагере вызывали. А вот если не явится? Чего тогда будем делать?

Я пожал плечами. Мысли путались от водки, травы и навалившейся усталости.

— Не знаю… Наверное, вернемся в деревню, продолжим искать по-человечески. Что ещё остаётся?

Муров хрустнул пальцами. Покачал головой.

— Да не… Я не про это.

— А про что?

Участковый посмотрел в сторону дерева, рядом с которым темнело укрытое в тряпки зеркало. Затем произнес:

— Мне, Андрюх, кажется, будто мы потеряли что-то важное, когда повзрослели. Вот я вспоминаю детство: всё ведь по-другому было. Мир словно другой… Цветной что ли.

— Неизведанный.

— Ага. Неизведанный… — участковый опять зевнул. — Да чтоб его! — Он зажмурился и тряхнул головой, сбрасывая дремоту. Затем помолчал немного, глядя в костёр, и продолжил: — И дело даже не в местах, понимаешь? Оно, конечно, когда за границу на море приедешь, сначала всё по-другому. Но потом то же самое… А в детстве, помню, пацаненком бегаешь, и всё тебе кажется новым, каждый закоулочек, каждая рощица. Всё посмотреть хочется. Пощупать. Отыскать чего необычного. Говнюшку какую-нибудь откопать. Или наоборот припрятать, чтоб потом типа случайно найти. За холмы сбегать на ранетку. Я в детстве всегда хотел путешественником быть — по морям плавать.

— А я мушкетёром.

Муров усмехнулся и достал измятую пачку «Тройки». Вытянул зубами сигарету. Прикурил от уголька веточки.

— В детстве жизнь вкусная была. А потом как-то выцвело всё, словно старая фотография. И только теперь и делаешь, что пытаешься это ощущение хоть на секунду поймать. Вот как мы сейчас. Накурились и сидим — ждём призрака. А если не явится? Мы ведь даже не расстроимся особо. Плечами пожмём, сало доедим, да домой поплывем. Я знаешь, чего думаю…

— Чего?

— Мы, Андрюха, чувствовать разучились. Вот чего. И с каждым годом всё хуже становимся, черствеем понемногу. А когда окончательно зачерствеем, тогда и помрём, да на том всё и кончится. И ничего так и не произойдёт.

Я смотрел на огонь и думал над словами Мурова. Мне хотелось понять их. Понять, о каком чувстве говорит участковый. Ведь я помнил, что такую же мысль говорил когда-то и Макс, сидя в машине, но что тогда, что сейчас, мне было сложно пропустить эту тоску через себя.

Наверное, потому что последние тринадцать лет я ничего не ждал.

«У тебя всё было, Андрей. У них нет, а у тебя было. Сказка, о которой они всю жизнь мечтают — ты жил в ней с тех пор, как встретил Лиду. Поэтому ты их и не понимаешь… вот в чём дело…»

Мысли плыли медленно и вязко, словно стекающий с ложки мёд. Часы показывали половину третьего. Почти сутки без сна.

Пригревшись у костра, я не выдержал и лег на спину. Земля была холодной и мягкой, как перина на старой пружинной кровати. Ресницы вмиг стали тяжелые.

— Смотри, застудишься, — донесся голос Мурова.

— Сил не осталось. Ни сидеть, ни стоять.

— Вот и хер потом так же скажет.

Я усмехнулся. Достал сигарету и чиркнул зажигалкой, не открывая глаз.

— Рубит, Юра. Пока ехали, нормально было, а сейчас всё. Словно выключатель… — я не договорил фразу, зевнул. Услышал, как Муров зевнул рядом.

— Набегались за день. Ещё трава эта… — участковый закряхтел, укладываясь ближе к костру. — Главное не уснуть, а то замерзнем. Поэтому надо говорить.

— Как думаешь, явится или нет?

— Думаю, явится. Чуйка играет.

— У меня тоже. Словно комар под ребрами пищит. Тихо так, противно.

— А у меня будто сжимает что-то. И дышать тяжело. Хотя, наверное, устал просто. Ещё гнильцой этой несёт, аж тошнит… Слушай, Лотов… А если старик живой из леса выйдет? Что будем делать?

— Поговорим по душам. Узнаем, как жизнь.

Участковый тихо засмеялся. Потом вновь заворочался, устраиваясь поудобнее на сырой траве. Так мы и лежали чёрт разбери сколько времени. Слушали, как скрипят над головой ветви сухого кедра, как ухает в лесу филин и поют сверчки. Чтобы не провалиться в сон, мы болтали. По большей части о прошлом — вспоминали старые дела, старых знакомых. Юра рассказывал про дочерей. Хвалился, что старшая пошла в шестой класс. Отличница… Я слушал его, а сам вспоминал Алису — как она бегала по деревне и кружилась на карусели. Как малевала в раскрасках цветными фломастерами на пару с деревенским дурачком Лёпой, с которым она всегда была на одной волне — в своём детском, сказочном мире.

«Может, Юра и прав… В детстве реальность действительно не такая плотная, как сейчас. Правда, выдумка… Границы размыты… Другие формы, другие категории… Получается, дети на самом деле волшебники, пока не повзрослеют. Пока не расплетутся и не потеряют себя… Забавно. В опьянении мир и правда похож на детство…»

Образы летели одно за другим, словно снимки в фотоальбоме, и в какое-то мгновение я перестал слышать Юру и провалился в болото галлюцинаций.

Ветер шумел. Шелестели шаги.

Перед рассветом приходил отец. Бродил вокруг костра, шаркая по траве сапогами. Встав у кедра, курил папиросу и долго бормотал себе что-то под нос. То ли ругал, то ли советовал. Не разберешь. Время от времени он кашлял — тихо, привычно, и мне мерещилось, будто я сплю не в лесу, а в родительском доме, и папа сидит на кухне с «Беломором» в зубах и плетет рыбацкую сеть, пока в ногах ластятся трехцветные кошки, а на столе исходит паром крепкий чай. Мне хотелось вырваться из дремоты, подняться, подойти к отцу, но камень в груди давил, и не было в мире силы, способной оторвать мой дух от земли в ту минуту.