Лин Яровой - Зазеркалье

Время закручивалось. Прошлое в настоящее.

«Как же долго я тебя ждал. Как же долго… Вот и всё, Андрюша. Вот всё и кончается» — скользит от зеркала холодный шепот, сплетенный из ветра. Камень в груди раскачивается — медленно, словно грузило под водой.

«За мной пришёл?» — спрашиваю я.

Тишина в ответ… Горьковатый дым плывет из мрака, перемешиваясь с запахом реки, и вместе с дымом тянется дыхание отца — смолянистое, хриплое, из которого вьются мысли, словно веревки.

«Почему ты всегда молчишь? Скажи хоть слово…»

Тишина. Только кашель и звуки тлеющей папиросы. Кедры над головой скрипят, будто лодки на привязи. Бор дышит ветром с отцом на пару.

«Поговори со мной, папа…»

Шепчут кроны, шелестят шаги. Отец уходит обратно в тайгу, не попрощавшись. Мне хочется крикнуть вслед, но голос исчезает, как в кошмаре, и тяжелые веки срастаются в последний сон.

«Не уходи… пожалуйста… Не бросай меня здесь, пап…»

Ворочаются под землей кедровые корни. Колет под сердцем булавочка.

И шепчет земля в ответ:

«Не бросаю, Андрюша. Никогда не бросал».

Хруст веток выдернул из сновидения. Вздрогнув, я открыл глаза.

— Юра… Слышал?

Участковый не ответил. Я резко поднялся и оглянулся. Из шиповника доносился треск веток. Кто-то медленно, но настойчиво приближался к костру, продираясь сквозь сухие заросли.

Муров лежал на боку и спал.

— Юра, — толкнул я его. — Вставай. Кажется, идёт.

Участковый даже не шелохнулся. И только тогда я понял, что его грудь и живот больше не шевелятся.

— Твою мать…

Юра не дышал.

Слыша, как в темноте кто-то ломает кустарник, я с трудом перевернул участкового на спину. Расстегнул молнию на его камуфляжной куртке. Приложил два пальца к шее. Кожа была холодной, липкой, но пульс прослеживался. Медленно и слабо сердце Мурова всё ещё билось.

— Чёрт… вот, что у тебя в груди сжимало.

Треск становился всё ближе. Я слышал того, кто шел из темноты. Слышал хрипы, слышал тяжелое дыхание, срывающееся на свист. Кто-то не слишком большой, но быстрый — он шел из тайги не по прямой, а изгибами, приближаясь к огню.

— Черт бы тебя побрал, Юра. Что с тобой случи…

Не успел я договорить, как налетел ветер и сухая трава вдруг пришла в движение, поднялась, обвила мои руки, словно живая. Испугавшись, я дернулся назад, и увидел, как тело участкового проваливается под землю, словно в болото, как мертвые стебли прячут его, прорастают сквозь кожу, переплетаются с волосами…

Мгновение, и Муров исчез, будто его и не было. Лес проглотил участкового. Остались лишь сапоги у костра.

В последний раз хрустнули позади ветки, всего в паре метров от пламени, и всё затихло.

Я понял, что ночной гость стоит за моей спиной. У линии круга.

Хриплое дыхание. Тихий гул остывающих углей.

Я не шевелился. Окаменев, застыл на коленях рядом с местом, где секунду назад спал Юра. Словно завороженный, смотрел на обернутое в тряпки зеркало, прислоненное к кедру, и с ужасом видел, как тряпка медленно сползает с края, обнажая серебристую гладь… Я знал, что человек за спиной смотрит туда же. Ждёт, когда покрывало упадёт, и наши взгляды встретятся в отражении.

В ушах звенело от тишины.

И вдруг незнакомец за спиной заговорил, прошивая воздух шепотом, словно иголкой с ниткой.

— Глаза кошачьи — речной ведьмы зеркальца. Душа в них плутает, прячется, не жива, ни мертва, не утонуть ей, не вынырнуть. А ведьма бродит, ищет, отражениями нити режет.

Холод прокатился от поясницы до затылка. Только один человек на свете говорил подобными присказками.

— Нашел, котенька-коток? — сказал Колебин и тихо засмеялся. — Нашёл, сироточка. Сколько лет прошло, а ты всё узелки вяжешь, как отец, судьбы иглою шьёшь да пером машешь — темницу рисуешь, со смертью под руку ходишь. Даже в тайгу могилку принес.

Тряпка упала с зеркала. Я увидел себя в отражении — стоящего на коленях перед тлеющим костром. А позади, за линией круга, горбилась черная тень с мешком в руках. Что-то живое ворочалось в мешке, рвалось наружу — к свету. Туда, куда боялся заступить старик.

— Душу принёс, как хозяин просил, — прошептал силуэт. — Год она в отражениях пряталась, ни огню, ни воде не давалась. Ни я, ни смерть поймать не могли. Спряталась от нас, как раньше от рощи пряталась. У всех на виду спряталась. А ты поймал… Глазками кошачьими глянул, шепотом привязал, да к телу принес. Сам принёс, котик. Нашёл меня. Даже на том свете нашёл…

Я видел, как силуэт за спиной гнется к земле, стараясь держаться тени, чтобы не отразиться в зеркале. Как он ставит перед собой мешок. Из-под грубой ткани, перевязанной бечевой, послышалось тихое рычание, шипение.

— Что в мешке? — спросил я тихо.

— Душа, что ж ещё?

— Чья?

— А ты догадайся, сиротка, — ответил старик и засмеялся. Сипло, сухо и скупо, будто смех рвал ему обожженное горло.

Я, не моргая, смотрел в зеркало. Силуэт старика в нём дрожал, растекался и менял форму, как за пленкой раскаленного воздуха. Сутулая тень то превращалась в иссохшее дерево, то в кобру, расправившую капюшон, то исчезала вовсе, сливаясь с темнотой леса. Змеиный шепот звучал у меня за спиной и одновременно лился из отражения:

— Глаза у тебя от неё — кошачьи. Всё видишь, прячешь, да в омут тянешь. Душу в огонь бросил, душу взамен попросил. Чего теперь хочешь, сиротка?

— Для начала хочу знать: ты — дьявол?

— А ты?

Налетел из тайги вихрь, закрутил дым от костра спиралью. Чувствуя, как щиплет глаза, я зажмурился несколько раз, а затем вновь посмотрел в зеркало и спросил:

— Куда делся Юра?

— За него не бойся. Пусть поспит немного, землей подышит. Ему сюда путь отрезан. Душа у него тяжелая, медвежья, не колдовская.

— А у тебя?

— А у меня души нет, кровью по белому камню вытекла. Последний осколочек залетел в глаз кошачий соринкой, да никак из-под века не вытащить. Приколол меня осколочек к дому… Приколол, словно иголочка. Поможешь мне? Взамен помогу тебе. Мои советы золотом покупали, а тебе так отдам, сиротка. Не чужие люди, ведьмою связанные. Ты только мешочек возьми да брось в огонь. Всё тебе расскажу.

Сутулая тень вновь склонилась к земле. Подвинула мешок ближе, вплотную к линии круга. Под тканью что-то трепыхалось.

— Брось в огонь, — прохрипел старик.

— Что там?

— Душа же, сказано было.

— Чья душа?

— Всё ты знаешь. Отрекался уже однажды. Забыл, как глазки свои получил? Чего ж теперь хвостом вьешь, будто не понимаешь, что царю от тебя нужно? Всё одно из леса уже не выйдешь…

Вновь налетел ветер, заплетая дым кольцами, словно змеиные позвонки. В памяти всплыло, как тринадцать лет назад мы с Лидой шли по спящей деревне и смотрели на черные изгибы холмов, на которых темнела тайга, укрытая рваным туманом, будто драконьим хребтом… Теперь было ясно. То был не туман и не дым, а сам лесной царь из легенд. Дьявол, живущий в чаще. Тот, что шептал за моей спиной: