Лин Яровой - Зазеркалье

— Ночью подъезжал, спрашивал про вас, — ответил он, указав в мою сторону, и тут же спрятал глаза. — Хотел знать, где живете.

— А ты что, знаешь?

— Я вас помню. Вы же с Максом Морозовым друзья.

— Понято. Ну и что? Сказал?

Парень кивнул. Снова уставился под ноги, принявшись ковырять носком ботинка мокрые листья.

— Кто с ним был?

— Серёга Сивый, брат его. И ещё двое каких-то мужиков, лет по тридцать. Я их не знаю. Наверное, Серёгины друзья… Один то ли кавказец, то ли армянин. А последнего не запомнил.

— Четверо, получается?

— Может, четверо. Может, больше. Они на машине были. Выходили вчетвером, но, может быть, внутри ещё кто сидел.

— Что за машина?

— Восьмёрка. Костик за рулем.

— А от меня что хотели?

Паренек промолчал. Посмотрел в горлышко пивной бутылки, словно надеялся там спрятаться.

— Понятно, — выдохнул я. — Во сколько это примерно было?

— Где-то около трех.

— Потом их видел?

— Не. Потом нет.

Я подумал немного, затем глянул на участкового указал глазами в сторону уазика. Муров кивнул. Посмотрев на белобрысого паренька с гитарой, он хмыкнул и одобрительно произнёс:

— Хорошо поёшь, Рябина. Ты музыкант, да?

— Что-то вроде.

— Ну понятно… Ладно, отдыхайте. Только не буяньте сильно.

— Да мы мирно, Юрий Саныч. Так чисто душу отводим.

— Далеко отводите? — спросил я.

— Чего?

— Ничего. Забудь.

Оставив парней, мы запрыгнули обратно в заведенный автомобиль. Закурили, не открывая окон.

— Странно… — произнёс Муров. — Этот армянин, про которого он говорил, — скорее всего, племянник Алека. Николка. Он с Сивым общается, но сам нормальный парень, в грязь бы не полез. Так что, может, Андрюх, не всё так плохо. Может, рано ещё паниковать.

— Поехали. На месте разберёмся.

Муров толкнул рычаг и надавил на педаль. Уазик заклекотал и дернулся с места, хлопнув глушителем.

— Сперва двинем к Сивому, — пояснил Юра. — Сто процентов, там их и найдём. Строганчик с матерью живет, а Сивый один. Если ночью бухали, сейчас должны похмеляться.

Я кивнул. Сделал глубокую затяжку и постарался успокоиться. Вышло паршиво. Руки тряслись, и пульс в висках стучал так громко, что отзывался в ушах звоном, словно колокольный набат. Пока я говорил с деревенскими, привычка на время заглушила страх — внимание сосредоточилось на вопросах, на выстраивании версий — но теперь, когда от меня вновь ничего не зависело, по телу расползалась липкая щекотка тревоги. Я не мог усидеть на месте. Хотел поторопить Мурова, хоть он и выжимал из уазика всё, что мог. Машина неслась по гравийке. Ревела двигателем, рискуя закипеть. Грелось железо. Грелась моя голова от беспокойных мыслей.

«А что если это и правда случилось? Если Лида уже мертва? Они ведь вынесли тело. И кровь на крыльце. Господи, Андрей… Ты понимаешь, что они и правда могли её убить? Понимаешь или нет?»

Рассудок отказывался принимать это. Каким-то неизвестным шестым чувством я знал: Лида жива, до сих пор жива. С ней, безусловно, стряслась беда, и сейчас ей плохо, но она не убита. Нет-нет-нет. Она не может умереть. Я знал это.

Знал? Или просто верил?

«А почему, собственно, не может? — спрашивал я себя. — Ты ведь уже проходил это в том ноябре, когда умерла Алиса. Точно так же отрицал смерть. Помнишь те мысли? Ощущение нереальности. Казалось: нет, это всё неправда, врачи ошиблись, напутали что-то в своих анализах и карточках, сейчас, ещё минуту, и Алиса поднимет ресницы, протрет спросонья глаза, посмотрит на тебя, улыбнется. Ты был уверен: она не могла умереть. Кто угодно мог. Но только не она. Это же глупость какая-то: Она мертва? Твоя дочь? Та, которую ты держал на руках в роддоме? Та девочка, которую ты за руку отводил в первый класс? Маленькая, умная, златоглазая, с белыми бантами, вплетенными в черные кудряшки? Нет-нет, Андрей, твоя Алиса не могла уйти — так ты думал. Смотрел в гроб и не верил. Повторял в мыслях одно и то же: это не она, это не она, это не она… Это не её опускают в землю. Почему они плачут? Почему все вокруг плачут? Почему, черт возьми, Лида плачет? Уж кто-кто, а Лида должна понимать, что наша дочь жива! Так всё было, Андрей. Убеждал себя, убеждал, убеждал, а потом вдруг накатывало осознание, и тебя словно самого накрывали этой гробовой крышкой. Осознание… За ним отрицание, какие-то нелепые сказки в голове и вновь осознание. И так по кругу, день за днём, месяц за месяцем. Ты сам всё видел, сам… На каждом выезде. Никто не верит сразу. Никто. Вспомни их всех: жен, отцов, матерей. К кому ты приходил домой и тихо допрашивал на кухне, пока в соседней комнате эксперт описывал труп. Они все не верили. Рыдали, потом успокаивались на время, словно забывали. Но стоило им заговорить о смерти, о последних минутах, как они вновь понимали, что это случилось, и осознание уничтожало их, разрывало изнутри, и они вновь плакали, сидя перед тобой. И так до тех пор, пока ты не уходил, узнав всё».

— …что и требовалось доказать, — донесся издалека голос Мурова, и, услышав его, я понял, что вновь задремал. — Вот она стоит, красавица.

Сердце дрогнуло. На мгновение я подумал, участковый увидел Лиду. Но надежда тут же рассыпалась, когда стало ясно, что речь идёт о белой восьмёрке, припаркованной у ворот дальнего дома.

— Не подъезжай слишком близко, — тихо произнёс я. — Пусть не видят.

Муров поднял вверх большой палец. Не доехав пару дворов до дома Сивого, остановил «УАЗ» и заглушил двигатель. Затем поразмыслил немного, вытащил из кобуры пистолет и спрятал под сидение.

— От греха.

Я суетливо кивнул. Затем спросил:

— Браслеты с собой?

— В кабинете остались. Как Лёпку вчера пристегивал — так на батарее и забыл.

— Ладно, чёрт с ними. Идём.

Выпрыгнув из машины, мы осмотрелись и быстрым шагом прошли в конец улицы. Остановились у колодца. Так, чтобы нас не заметили из окон.

— В тачке никого. Значит, все дома. Андрюх, только, пожалуйста…

— Помню-помню, — отмахнулся я. — Дай сигарету.

Чиркнув спичкой, сделал затяжку и тут же закашлялся. В горле першило, а язык покрылся пленкой. Голова гудела. Хотелось пить.

— Собака во дворе есть?

— Есть на привязи, — ответил участковый. — Если быстро зайти, не сцапает.

— Значит, заходим быстро. Орём погромче, чтобы не успели опомниться. Сначала вяжем, потом спрашиваем.

— Кто сегодня плохой? Кто хороший?

Я приподнял бровь. Муров усмехнулся, сообразив, что сморозил глупость.

— Понял-понял. Оба плохие. Докуривай и вперёд.

Добив сигарету за пару затяжек, я выдохнул облако дыма и кивнул в сторону избы.

— Работаем.

Собака залаяла, лишь когда мы толкнули калитку. Огромная чёрная дворняга рванулась на цепи, едва не удушив себя, — захрипела, клацнула зубами, но не успела дотянуться. Мы с участковым были уже на крыльце. Не теряя времени, забежали в сени. Я дернул скрипучую дверь, ведущую в дом.