Лин Яровой - Зазеркалье

— Лотов, у меня мурашки бегают.

— У меня тоже, Юра. У меня тоже. Но это не самое сладкое. Самое сладкое впереди. Ты понимаешь, что если всё это правда — всё, что мы с тобой видели, то значит где-то в самом тёмном уголке снов, в этих образах, в этой паутине, затерялся самый главный символ. Ключевая фигура всей партии. Центр всей нашей истории.

— Дьявол?

— Нет, Юра. Смерть.

Муров повёл плечами, будто стряхивая с себя насекомое.

— Продолжай.

— Лида говорила, что мы сами рисуем образы в отражениях. Сами определяем реальность. И если это правда, значит смерть — тоже всего лишь образ. Элемент общей картины, на который можно воздействовать. Изменить её — сделать страшной или наоборот доброй. Или стереть вовсе, понимаешь?

— Смутно. Честно говоря, похоже на бред.

— Согласен. Бред и есть. Но в этом весь смысл. Законы логики не работают в мире снов. Мы с тобой — менты, и поэтому привыкли строить цепочки, одно звено к другому, факт к факту, следствие за причину. Но там — на другой стороне — другие правила. В зазеркалье все наши цепочки превращаются в кольца, у которых нет ни начала, ни конца. Ни истины, ни правды, ни света, ни тени. Понимаешь о чём я? Там наши слова уже ничего не значат, потому что их и не существует как бы. Они не разделены. Их ещё не разрезало наше познание. Как в детстве, помнишь? Ты сам говорил: в детстве всё было по-другому. Всё неизведанное, всё сказочное. Потому что в детстве мы все были, как Лёпа. Как Лида. Как Колебин. Смыслы у нас в головах ещё не раскололись на привычные понятия, не было закостенелых слов, всё было подвижным и цельным, взаимосвязанным. Мы были, как первые люди, которые не спустились на землю. Как Адам и Ева, которых ещё не изгнали из Рая. Мы были волшебниками, Юра. А потом просто забыли… Перестали замечать всё странное, как те самые мушки перед глазами. Привыкли делить реальность на понятия, нормы, законы. А в этих законах смерть — это конец, финал всего. Потому что так должно быть в нашем мире. Должно быть начало и окончание, причина и следствие, правда и ложь, светлое и тёмное. И мы никогда не сможем этого изменить, если будем играть по правилам привычного мира. Это всё равно, что пытаться разломить опёнок, отщипывая от него маленькие кусочки, вместо того, чтобы взять его целиком и сделать одно правильное движение. Но если увидеть образ полностью… Если вернуться обратно — туда, в детство… Если понять все символы и найти место, где прячется смерть, то можно изгнать её. Можно победить! Как это сделал старик! Понимаешь?!

Муров нахмурил брови и покачал головой.

— Ни хера не понимаю… При чём тут опёнок?

Я рассмеялся снова.

— Забудь о нём, — сказал, махнув рукой. — Пойми суть. Важны не слова. Важны образы, что прячутся за ними в тенях. Архетипы. Схемы, которые вбирают в себя эти смыслы. Они как трафареты, понимаешь? Как сосуды. Лида всё время пыталась мне это объяснить, но, кажется, только теперь я понимаю, что она имела в виду. Там, на кухне у Сивого, я понял, как работает магия. Всю жизнь я помнил образ матери, но не помнил её лица. Всю жизнь видел Варвару, и не мог понять, почему она всегда казалась мне такой необычной — мудрой, красивой, родной. Это было странное чувство. Все пацаны в деревне её боялись, а меня наоборот тянуло в тот дом. Хотелось посмотреть, услышать голос. Я влюблён в неё был в детстве, понимаешь? Так сильно, что однажды загадал на праздник — жениться на такой же ведьме. И это сбылось. Потому что по-другому и быть не могло. Как я мог не полюбить Лиду, если она была её копией? Тем же образом. Той же иконой. И сегодня, когда я увидел серьги и понял, оно словно всё сошлось разом в голове. Как во сне сплелось! На секунду исчезла Лида, мама, Варвара, и остался только единый образ — одна душа. И когда я увидел это, с глаз словно пелена свалилась. Вспомнил мамино лицо. Вспомнил её руки… Вспомнил, как она пекла нам с Максом пироги… Как смотрела на меня каждый раз, когда я приходил в гости к Колебину. Я вспомнил это… И понял, что она… всё время…

Почувствовав, как горлу вновь подступает ком, я прикусил губу и отвернулся к окну, чтобы Юра не заметил моих заблестевших глаз. В груди жгло.

— Звучит красиво, — сказал участковый после непродолжительного молчания. Тактично не поворачиваясь в мою сторону, он глядел на дорогу, задумавшись. — Но всё-таки я видел паспорт, Андрюх. Колдовство колдовством, но, как говорил Михал Василич: нет документа, нет и человека. А у Варвары документ был. Не мог же я отказной просто так в архив скинуть. Мне бы прокурорские всю кровь выпили.

— Колебина ты так и скинул, — напомнил я. — Но в любом случае — поднимешь материал, тогда и посмотрим. Главное сейчас — не упустить время. Нутром чую, сегодня всё решится. В это воскресенье. В змеиную Пасху… Стой, куда ты?!

На перекрестке белый кролик резко свернул влево, а уазик понесся дальше по прямой.

— Тормози! — замахал я руками Юре. — Назад!

— Куда назад? Дом Филатова дальше.

— Назад, говорю! Разворачивай!

Участковый выругался и ударил по тормозам. Затем дернул рычаг, включая заднюю. Уазик завыл и медленно покатился обратно к перекрестку.

— Вон туда поворачивай!

— На хера?!

— Доверься.

Кролик всё это время сидел на обочине у лопухов. Убедившись, что мы следуем за ним, зверёк вновь дернулся с места, поскакал по разбитой дороге в сторону продмага. Затем юркнул за куст рябины и словно сквозь землю провалился. Когда уазик подъехал к продмагу ближе, Муров озадаченно крякнул.

— Хера себе. Откуда ты знал, что он здесь?

— Почувствовал.

Всё в том же грязном камуфляжном костюме, что и позавчера, Витя Филатов сидел на скамейке у магазина. Бездумно смотрел себе под ноги и, сжимая чекушку, пил из горла. Половина лица у него оплыла от гематомы, на левом виске темнела корка запекшейся крови.

«УАЗ» скрипнул тормозами и остановился.

— Витя! — крикнул Муров, приоткрыв дверь. — Поди сюда!

Мужик в ответ даже не повернулся, словно не услышал крика. Сидя на лавочке, он шевелил губами и свободной рукой чертил в воздухе какие-то линии, будто рисуя картину.

— Филатов! — вновь крикнул участковый. — Подойди, кому сказано!

Муров нажал на сигнал. Оглушительный гудок заставил, наверное, вздрогнуть всех людей на улице, но Витя и глазом не повёл. Лишь хлебнул водки и вновь продолжил бормотать себе под нос.

— Оглох что ли… — проворчал Муров, выходя из машины.

Я тоже решил не сидеть. Вместе с участковым вылез из уазика, подошёл к пьяному мужику и легонько толкнул его в плечо.

— Эй… Ты здесь?

Тот наконец поднял глаза. Посмотрел на нас, как на призраков. Задержав на мне взгляд, Витя что-то прошептал тихо, а потом поднял руку и погрозил пальцем.

— Лови-лови, проклятый, а меня не трогай. Душеньку мою уже не сцапаешь.