Лин Яровой - Зазеркалье

Я заерзал на табурете. Зажмурил глаза и потер переносицу. Уставший мозг не успевал обрабатывать Витин рассказ — новые факты сыпались один за другим, рискуя окончательно похоронить и без того спутанное сознание.

— Подожди-подожди, — остановил я Филатова. — Давай по порядку. Зачем ты пошёл к нам домой?

Мужик устало вздохнул. Ковырнул желтым ногтем клеенку на столе.

— У меня в этой деревне проклятой больше никого и нет. А один здесь не мог. Страшно одному. Нужно было с кем-то поговорить.

— А при чём тут Лида?

Витя хмыкнул. Вновь посмотрел в сторону дверного проема так, словно ждал, что сейчас на кухню зайдёт покойница.

— Она нам с Ниной как дочка, — ответил Филатов. — Ещё до того, как ты на ней женился, Лидка у моей практику проходила. У тётки здесь жила сначала, а потом всё чаще у нас. Тётка была у неё на голову тронутая, вот Лидка и убегала из дома постоянно. Нина её как-то в больнице выловила под утро, спрашивает: «ты чего тут забыла?». А она, оказывается, ночевала в пустой палате, лишь бы домой не идти. Тётка её била, за то, что она с Леночкой гуляет — с блядовкой этой, царствие ей небесное.

Выдохнув, Филатов выпил. Занюхал корочкой ржаного хлеба. А я так и остался сидеть со стаканом в руках. В горлу подступал ком. Лида никогда не рассказывала о том, что её избивала родственница. Ни разу за двенадцать лет.

— Она оставалась у нас частенько. Спала вон там, в ближней комнате, — сказал Филатов, махнув рукой. — Приходила после работы, по хозяйству помогала. Стирала, готовила, убиралась, будто у себя дома. Нина к ней привязалась, да и я тоже. У нас-то никогда детей не было. Не свезло моей со здоровьем. По женской части, понимаешь? Один раз только, уже потом под старость лет, Нина забеременела, родила девочку, да только умерла та через пару часов после родов. Мы её Лидонькой назвали, в честь твоей жены. На старом кладбище за церковью похоронили. Теперь вот и Нина там ляжет. Дождалась, получается, доченька…

Захмелевший Филатов захлюпал носом. Вытер пальцами выступившие слезы. Затем указал на мой стакан.

— Ну пей, чего сидишь как сыч? Выпей за Лиду.

Я кивнул и в один глоток опустошил стакан. Поморщился. Заел блином. Теплая водка зашла тяжелее, чем в первый раз.

— Она мне никогда об этом не говорила, — сказал я Вите. — Ни про тётку, ни про вас… И всё-таки прости, что тороплю, но сейчас важнее другое. Ты знаешь, куда Лиду увёл тот дьявол?

— Точно не знаю, — покачал головой Филат. — Но когда вчера меня везли, я как будто слышал вдалеке её голос. Как из-под земли. Она тебя по имени звала. А может, и не она. Но голос похожий. Низкий такой, грудной. «Андрюша, Андрюша…» Эхо, как будто из колодца. И ощущение, что я этот голос раньше слышал.

— Колебинская жена? — озвучил я вспыхнувшую догадку.

Филатов замер, задумался. Затем оттопырил указательный палец и покачал им.

— Слушай, может, и да. У Варвары такой же голос был. Красивый…

— Что ещё помнишь? Что-то странное было?

Витя пожал плечами.

— То, что рассказал — то и помню. Правда, в голове всё смешалось после того удара. Мог и забыть чего.

— А зеркальце во дворе видел?

— Зеркальце?

— Да. Ручное. «Ракушку». Лида его всегда носила… Вот это.

Я достал из кармана зеркало и показал Филату. Тот смотрел на него долго, словно восстанавливая по крупицам зыбкое воспоминание, а затем протянул руку и попросил:

— Можно?

Я кивнул. Витя взял зеркальце, раскрыл его. Скривился, посмотрев на собственное отражение. Потом захлопнул крышку обратно и провел пальцами по резному серебру.

— Это Нинино зеркальце, — произнёс он наконец. — Сто лет его не видел. Нина купила по молодости у цыганки зачем-то. А потом, получается, Лидке его подарила…

— У цыганки?

— В начале девяностых жила тут одна. Уже и не помню, где именно. Куда-то пропала потом… Даже как звали не помню.

Я сунул руку в карман. Дотронулся пальцами до серебряных серёжек. Затем спросил:

— Так оно было во дворе или нет?

Филатов отрицательно покачал головой.

— Не видел. Но впотьмах мог и не заметить.

Он вернул мне зеркальце и снова принялся лить водку в стаканы. Я поднял ладонь, останавливая.

— Мне хватит.

— По последней, — сказал Филатов. — За упокой моей Нины. А потом кое-что тебе подарю.

Я вздохнул и опустил руку. Кажется, шансов сохранить ясную голову у меня не осталось. Впрочем, может оно и к лучшему? Сам ведь говорил, что трезвый ум — не помощник в колдовских делах. Резко выдохнув, я задержал дыхание и влил в себя водку.

Через пару секунд в голову ударил спирт. Я почувствовал, как меня раскачивает на табурете. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь занавески засветили на мгновение ярче, чем обычно. Зазвенели переливами, словно тысячи крохотных колокольчиков.

Витя Филатов встал из-за стола и направился в ближнюю комнату.

— Сейчас принесу кое-что. Посиди пока.

Я кивнул и тут же почувствовал тошноту. Выдержав с полминуты, понял, что дальше оставаться на кухне попросту не могу. Ещё немного, и меня обязательно вывернет.

Поднявшись с табурета, я хотел уже выйти на улицу — на свежий воздух, но, оказавшись в коридоре, почувствовал холодный сквозняк, который лился из зала. Плохо соображая, зашёл в комнату с гробом.

«Неправильно лежит, — подумал я, глядя на проступающее из-под покрывала лицо покойницы. — Ногами к образам».

Взгляд скользнул по иконам, развешенным в красном углу. Затем опустился ниже — на черную лакированную крышку с серебряным распятием. Я понял, что холодный воздух струится из неё. Из отражения.

В ушах зазвенело сильнее.

Держась рукой за стенку, подошёл ближе. Остановился напротив крышки гроба. Вгляделся в размытые очертания комнаты в блестевшем дереве.

Зашторенные окна. Клеенка на полу. Тазик с мыльной водой. Увядающие цветы и старый телевизор в дальнем углу. Экран прикрыт тряпкой — тоже ведь зеркало.

Черный гроб на двух табуретах. Белая простыня сверху…

Покойница поднимается. Медленно, словно на ниточках. Сначала голова, затем туловище.

Шуршит ткань за моей спиной. Скрипят ножки табуреток. Простыня соскальзывает к ногам.

Покойница сидит с закрытыми глазами.

В первую секунду я хотел крикнуть и обернуться, но тут же понял, что не могу и пальцем пошевелить. Ноги вросли в пол, а тело окаменело. Глаза следили за мёртвой хозяйкой дома в отражении.

Не поднимая век, она медленно покрутила головой. Влево… Вправо… Словно деревянная. Оторвав от груди руку, покойница взялась за угол простыни и отбросила её в сторону. Затем перекинула через стенку гроба белую дряблую ногу. Следом вторую.

Через секунду старуха уже стояла посреди зала. Шлепая босыми ступнями по расстеленной клеенке, она ушла в коридор.