Джанет Уинтерсон - Целую, твой Франкенштейн. История одной любви [litres]

Я слушала мужа, и перед глазами возникла торжественная и мрачная картина. Вспомнились недавно прочтенные романы. («Как это по-женски», – поморщился бы Байрон.). Семитомная «Кларисса» Сэмюэля Ричардсона [49] «Кларисса, или История молодой леди», «Памела, или Вознагражденная добродетель» Сэмюэля Ричардсона (1689–1761) – семейно-бытовые нравоописательные романы. . И его же «Памела». На память пришла «Эмма» Джейн Остин, которую издали только что, в 1815-м. Простой, непритязательный сюжет (чего еще можно ожидать от жительницы Бата?), но читается легко. Наверное, следует поместить в заглавие имя или фамилию?

– Шелли! Шелли! – взволнованно воскликнула я. – Я назову свой роман «Франкенштейн»!

Муж перестал декламировать и остановился.

– И все? – спросил он.

– Да, любовь моя. И все.

– Чего-то не хватает, милая, – нахмурился Шелли.

Я задумалась.

– Тогда, может, «Виктор Франкенштейн»? – предложила я, подумав о «Тристраме Шенди» [50] «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» – незаконченный юмористический роман Лоренса Стерна (1713–1768). , старой книге, которая валялась в шкафу у отца на Скиннер-стрит исключительно для нашего с сестрой развлечения.

– Нет, – покачал головой Шелли. – Твой роман больше, чем история одного человека. Это история двоих, которые существуют друг в друге, согласна? Франкенштейн живет в чудовище, а чудовище во Франкенштейне.

– Верно. Поэтому у чудовища нет имени. Оно ему не нужно.

– Какой отец не даст имя своему ребенку? – удивился Шелли.

– Тот, которого ужаснуло собственное детище.

– Решай сама, Мэри. Ты для этих персонажей и отец, и мать. И как же ты назовешь свое детище?

Да, меня назвали Мэри. В честь матери и в память о ней. Я понимаю, что, отказываясь давать имя порожденному моим воображением существу, фактически отрекаюсь от него. Но как назвать эту новую форму жизни?

Часы шли. Вино выпито. Козий сыр в древесной золе. Красный редис. Темно-коричневый хлеб. Зеленое оливковое масло. Срезанная с косточки ветчина. Помидоры размером с кулак. Овсяное печенье. Серебристые сардины. Моя свеча потухла. Шли часы.

Настала ночь. На небе высыпали звезды. Остальные спали и видели сны. Размеренное призрачное дыхание дома: вдох-выдох. Я лежала с открытыми глазами в компании холодных звезд и думала о чудовище, одиноком, никем не согретом. Способно ли оно сотворить нечто себе подобное, будь у него пара? Какая страшная мысль. Я вселю свое отвращение в Виктора Франкенштейна: он приступит к жуткому процессу создания подруги для чудовища, а затем поймет, что ее необходимо уничтожить.

Мы уничтожаем из ненависти. Мы уничтожаем из любви.

Вчера вечером Байрон заявил, что легенда о Прометее похожа на ветхозаветную историю о Змие-искусителе, когда в Эдемском саду Ева вкусила яблоко от запретного дерева. В обоих случаях мораль одна: стремление к знанию наказуемо.

– А Пандора со своим чертовым ящиком? – вступил Полидори. – Очередная женщина, которая не послушалась и сделала то, чего делать было нельзя.

– Вроде тебя, Клер, – насмешливо сказал Байрон и ткнул ее больной ногой.

– А кто такая Пандора? – спросила Клер, не знавшая ни греческий, ни латынь.

И тогда Шелли, как всегда исполненный терпения, прирожденный педагог, объяснил ей, что у Прометея имелся брат, Эпиметей. Желая наказать людей за похищенный огонь, Зевс женил Эпиметея на Пандоре. Снедаемая любопытством, она открыла крышку ящика, который ей запретили трогать. В тот же миг оттуда вылетели и поныне преследуют человечество беды и пороки: боль, тоска, дряхлость, нужда, горе, зависть и жадность.

– Они, будто рой ос, вырвались из ящика и посеяли по всей земле свои семена, – рассказывал Шелли.

– Здесь ужасно сыро, – недовольным тоном произнес Байрон. – Даже стены облупились. Днем хоть и жарко, но ничего не высыхает.

– Мы на озере, – мягко заметил Шелли.

– Боже, помоги нам, – пробормотал Байрон.

– Хотела бы я знать, – отрешенно проговорила Клер, запоздало ответив на едкую реплику Байрона.

– А я хотела бы знать, почему считается, что все страдания обрушились на человечество именно из-за женщин? – с вызовом спросила я.

– Женщины слабы, – ответил Байрон.

– Возможно, мужчинам нравится так думать, – парировала я.

– Гиена! – огрызнулся Байрон.

– Я вынужден вмешаться! – вскричал Шелли.

– Шучу, – примирительно проговорил Байрон.

– А если женщины тоже приносят в мир знания, как и мужчины? Ева откусила яблоко. Пандора открыла ящик. Не сделай они этого, во что бы превратились люди? В тупых скотов! В довольных свиней! – возмутилась я.

– Покажите мне хоть одну довольную свинью! – вскричала Клер. – Я выйду за нее замуж. Почему жизнь должна быть страданием?

Примечание автора: ЭТО САМАЯ ГЛУБОКАЯ МЫСЛЬ ИЗ ВСЕХ, КОГДА-ЛИБО ПОСЕЩАВШИХ КЛЕР.

– Как это по-женски, – презрительно фыркнул Байрон. – Страдание очищает!

Сегодня он сама снисходительность!

– Страдание очищает? – возмущенно повторила Клер. – Выходит, каждая женщина, которая родила дитя, а потом потеряла его, по-настоящему очистилась?

– Любое животное в природе страдает так же, – невозмутимо ответил Байрон. – Страдание очищает душу, а не тело.

– А вы попробуйте отрезать живому человеку ногу, влив в него полбутылки виски, а второй половиной спрыснув культю для дезинфекции! – вставил Полидори. – Уверяю, орать будет вовсе не душа!

– Не спорю, он страдает, – ответил Байрон. – Но эти муки не очистят душу. Во всяком случае, я не хотел касаться женского вопроса. Видит бог, они уверены, что их страдания невыносимы!

– Дурак, – тихо пробормотала изрядно подвыпившая Клер. Байрон не расслышал реплики.

– Давайте отвлечемся от непростой темы положения полов и обсудим, согласны ли мы с мнением, что тяга к знаниям может или должна наказываться? – вмешалась я.

– Луддиты [51] Луддиты – участники стихийного движения на рубеже XVIII–XIX веков, боровшиеся против внедрения машин в ходе промышленной революции в Англии. С точки зрения луддитов, машины вытесняли из производства людей, что приводило к технологической безработице. Рабочие ломали станки и разбивали орудия труда. Название движения произошло от имени подмастерья Неда Лудда, который якобы первым разрушил станок. В связи с этим английский парламент принял закон, по которому разрушение машин каралось смертной казнью. 27.02.1812 года, во время обсуждения закона о разрушителях станков, Байрон произнес речь в защиту луддитов. разбивают станки, – сказал Байрон. – Пока мы тут едим и пьем, в Англии ломают станки. Ткачам не нужен прогресс.

– Нет, – отозвался Шелли, – действительно не нужен. Но вы один из немногих пэров Англии, кто выступил за луддитов против своего класса и окружения, когда парламент проводил закон о разрушителях машин.