Джанет Уинтерсон - Целую, твой Франкенштейн. История одной любви [litres]

– Она права!

– А знаешь, что Вирджиния Вулф написала первый роман о трансгендере? Он называется «Орландо». Я подарю тебе прекрасное издание в твердом переплете.

– Ты думаешь, я просто игрушка?

– Не знаю, что и думать. Еще в Аризоне я честно признался: ты нарушила уравнение.

– Какое уравнение? – не понимаю я.

– Мое уравнение.

Я молчу, ведь мир Виктора крутится вокруг него. Наша встреча повлияла на Виктора, но он никогда не задумывался, как сам повлиял на меня. Профессор привык контролировать свои творения, однако меня он не создавал и потому ощущает неуверенность. Неожиданно его плечи безвольно опускаются. Передо мной стоит потерянный, затравленный человек. Виктор кидает напряженный взгляд на дверь, будто чего-то опасается. Чего?

– И тем не менее, я тебя люблю! Так будет не всегда, но сейчас точно. Вот прямо сейчас. И по-настоящему, – тихо говорит он.

– А почему не всегда? Что за пессимизм?

– Дело не в пессимизме. Дело в вероятности.

– В смысле?

– За всю историю человечества в мире жило и умерло 107 миллиардов человек. Сейчас на Земле нас 7,6 миллиарда. Это означает, что девяносто три процента когда-либо живших людей умерло.

– Очень печальная статистика. Ну и? – недоумеваю я.

– А теперь задумайся о нынешней моде на романтическую чушь. Бесконечные сайты знакомств, любовные страсти, сантименты, странная идея родственной души. Принц на белом коне. Единственный и неповторимый. Надеюсь, «единственного и неповторимого» не существует: ведь, если вместо романтики включить логику, то станет ясно, что этот долгожданный принц скорее всего в могиле. Отрезан от вас непреодолимой стеной времени.

– Меня-то от тебя никто не отрезал! – восклицаю я, глядя на контейнер с ампутированными конечностями.

– А где твое сердце, Рай? Там, в одном из пакетов?

– Просишь меня отдать тебе сердце?

– Нет. Но я бы хотел его получить, – задумчиво произносит Виктор.

Я смущенно смотрю, как он кладет руку на мою грудь слева. Прямо над сердцем.

– И что ты будешь с ним делать? – спрашиваю я.

– Исследовать. Выясню, правда ли, что любовь живет в сердце.

– Так говорят.

– Верно. Никто не скажет: «Я люблю тебя всеми почками!» или «всей печенью». Или: «Мой желчный пузырь принадлежит вам и только вам». Никто не жалуется, что «она разбила мне слепую кишку».

– Когда сердце останавливается, мы умираем, – говорю я. – Сердце – это наш центр.

– Представь, что начнется, когда небиологические формы жизни, у которых в принципе нет сердца, попытаются завоевать наши сердца.

– А они попытаются?

– Уверен. Любые формы жизни способны к построению отношений.

– Ради чего?

– Не ради размножения. Или экономической выгоды, или дефицита, или установления господства, или вопроса пола, или страха.

– По-твоему, небиологические формы жизни смогут приблизиться к любви в самом чистом ее проявлении? Так, как не удавалось людям?

– Понятия не имею, – разводит руками Виктор. – В вопросах любви я не специалист. Хочу сказать лишь, что любовь свойственна не только людям. Высшим животным она тоже известна. А если в глобальном смысле, то всех нас учат, что Бог есть Любовь. Аллах есть Любовь. А ведь Бог и Аллах – не люди. Любовь, как высшая ценность, не антропоцентрична.

– Что конкретно ты пытаешься донести?

– Только одно: у любви нет границ. Она не заканчивается в определенной точке времени. И в будущем любовь не исчезнет, но какой она станет, покажет время.

Виктор смотрит в окно. Вдоль Оксфорд-роуд спешат автобусы, перевозящие людские массы. Вряд ли их пассажиры задумываются о будущем, максимум – сегодняшний вечер, завтрашний день или, в крайнем случае, конец недели. Они не размышляют о смутных опасностях, таящихся во мраке грядущего. Людей больше заботит дождь, который льет с неба. Отведенные нам годы ограниченны, но это и служит защитой. Миг человеческой жизни столь скоротечен, что позволяет нам проскочить в щель под закрывающейся дверью.

– Рай, представь нас в другом мире. В другое время. Мы женимся: союз моего честолюбия и твоей красоты. Твоего честолюбия и моей неуравновешенности. Мы живем в небольшом городке. Я не уделяю тебе должного внимания, и ты заводишь роман на стороне. Я врач, ты писатель. Я философ, а ты поэт. Я твой отец, от которого ты сбегаешь. Я твоя мать, которая умирает при родах. Ты придумываешь меня, и я обретаю бессмертие. Ты погибаешь в молодости. Мы читаем книгу о себе и удивляемся: неужели ты и я уже существовали? Я беру тебя за руку. Ты говоришь, что это целый мир в миниатюре . Моя ладонь, обхватившая твою, подобна атмосфере, окутывающей крошечную планету. Ты знаешь меня. Однажды мы уже были вместе и будем всегда. Мы единое целое. Мы сможем жить лишь порознь.

– Это любовная история? – недоумеваю я.

Глядя на капли дождя, скатывающиеся по стеклу, я понимаю, что верю ему. Надеюсь, что потихоньку, капля за каплей, мы построим нашу общую жизнь.

Виктор прижимает меня к себе.

Наши тела примерно на шестьдесят процентов состоят из воды. Внутри тела течет поток жизни. Но только, если оно здорово. В телах, которые попадают ко мне, этот поток загустел, сделался вязким, замедлился, не в силах пробиться через огромные жировые отложения, встретив преграду, раздулся и, наконец, медленно вытек лужицей остывающей крови.

– Мы могли бы исчезнуть и начать все заново где-то в другом месте, – тихо говорит Виктор. – Например, на острове. Будем рыбачить, откроем на пляже ресторанчик, станем в обнимку лежать в гамаке и любоваться звездами.

– Ничего не выйдет, – качаю головой я. – Ты слишком честолюбив.

– Может, я бы изменился. Пожалуй, я сделал достаточно.

– Тогда твое тело состарится и умрет. Тебе это не понравится.

– Мы доживали бы свой век вместе. Мне ведь уже недолго осталось.

– Так вот почему ты так спешишь?

– Да. Я бегу наперегонки со временем. Хочу дожить до будущего.

Я изучающе смотрю на Виктора. При нашем общении у меня всегда возникает чувство, словно он не раскрывается до конца. Так читают книгу на иностранном языке. Сколько же смысла теряется в процессе перевода?

– Все эти конечности… – начинаю я.

– Кстати, спасибо!

– Что ты намерен с ними делать?

– Отдам моим наноботам-докторам. Моим чудесным компьютерным программам, которые прощупают любопытными сенсорами каждый миллиметр кожи и занесут себе в память.

– А еще?

Виктор как будто собирается ответить, но в последний миг меняет решение.

– Почему ты сделал меня своим личным Берком и Хэром? [60] Берк и Хэр, совершившие в 1827–1828 годах серию убийств, продавали трупы своих жертв в качестве материала для препарирования известному шотландскому хирургу, анатому и зоологу Роберту Ноксу, ведущему преподавателю частных анатомических курсов, пользовавшихся популярностью у студентов медицинской школы Эдинбургского университета. Я как похититель тел из девятнадцатого века! К чему такая секретность и недомолвки?