Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

— Отпустите её! — взмолилась Схая, повиснув на рукаве.

— Цыц, пиявка! — идущий позади Плоский Нос ударил её сапогом, угодив в больную ногу. Схая упала на протоптанную дорожку и заплакала от боли и страха. Затем поползла на четвереньках, вцепилась в крыльцо, встала.

Дверь была приоткрыта. Солдаты вошли без стука. Дицца не издавала ни звука, она обернулась к Схае, и та увидела, что сестра улыбается полным ртом — Дицца добралась до сумки солдата.

На постели лежала молодая женщина с некрасивым скуластым лицом, а на полу — четверо ребятишек.

— Тётя Агратая… — вырвалось у Схаи.

Уши-Улитки отпустил Диццу. Плоский Нос стал в дверях. Дицца подкралась к Схае и принялась что-то совать в руку, но старшая смотрела на детей.

— Самовар поставь, эй, хозяйка! — приказал высокий солдат.

— Сами, сил нет.

— Больна? Не заразна хоть?

— Десятый день без крошки во рту…

Дети едва дышали, руки и ноги были связаны.

— Зачем с мелюзгой так? — гаркнул Плоский Нос, без сочувствия и особого интереса.

— Чтобы друг дружку не кусали…

— Дала бы свои руки погрызть, — хохотнул Уши-Улитки, подходя к светловолосому мальчику. — А, развязать мелюзгу? Пускай зубки покажут.

Женщина соскользнула с постели и упала на колени.

— Не трогайте их… молю… мучились семь дней, теперь потише, не чувствуют ничего… дайте умереть спокойно…

Агратая протянула к сапогам солдата тощую руку.

— Ликом светлым молю…

Солдат наступил ей на пальцы. Схаю передёрнуло от прозвучавшего в хате хруста, но женщина даже не пискнула — уронила лицо в пол и протянула вторую руку, ладонь поползла по доскам белым пауком.

Уши-Улитки снова поднял ногу.

— Не надо! — закричала Схая.

Она бросилась на солдата, но комната вдруг звонко цокнула, по щеке расплылся жар, и её отбросило в сторону. Схая упала рядом с неподвижным мальчиком, лет трёх, не больше; из глаз ребёнка тёк гной, он смотрел сквозь мутную плёнку, сквозь девочку, если вообще что-либо видел.

— Ах ты ж, тварь!

Схая подняла голову. Дицца вцепилась зубами в руку высокого солдата, вцепилась и не отпускала. Уши-Улитки пытался её оторвать. Неожиданно из-за его спины появился Плоский Нос и с унылым выражением лица саданул обухом топора по макушке Диццы. Девочка рухнула на пол.

Схая закричала и поползла к сестре.

Дверь распахнулась. В прямоугольнике пыльного света стоял отец Схаи, руки мужчины сжимали черенок лопаты.

Уши-Улитки двинулся на него.

Не сказав ни единого слова, отец Схаи шагнул вперёд и ударил лопатой снизу вверх, будто копьём. Солдат дёрнулся назад, прогибаясь и откидывая голову. Не успел — на буром полотне осталось его лицо. Оно шлёпнулось на доски, ужасная маска, ужасная смерть, волна крика.

Схая зажмурилась. До неё доносилсь звуки борьбы, кто-то упал. Потом она услышала шелест, словно в комнату намело пожухшей листвы, и снова звук падения.

Через минуту-другую девочка решилась открыть глаза.

Отец лежал у стола, из впалой груди торчало топорище. Плоский Нос сидел у стены, глазные яблоки подёргивались, по волосам текла кровь, капала на дрожащие руки, он что-то шептал. Женщина заползла на кровать и отвернулась к печи. Дети не шевелились. В комнате был кто-то ещё… был, но исчез. Она не могла объяснить, почему уверена в этом.

Схая подползла и прижала к себе сестру. Наклонилась ухом ко рту: вроде дышит, а вроде и нет.

— Прочь! — закричала Агратая, выдувая из швов глиняную крошку. — Не кормите моих малышей!

Схая подняла сестру — между костями стопы и голени протянули алую струну — и вывалилась из хаты. Она не разрешала себе остановиться, передохнуть вплоть до Бурой улицы. Быстрей, быстрей… к Коряге. Он может помочь. Спасти Диццу. Остальное потом — и слёзы по отцу, который давно превратился в говорящее привидение, но, спасая своих дочерей, вновь обрёл плоть и кровь. И жалость к себе. И всё, всё, всё.

Небо сделалось грязно-синим, дома и деревья чёрными. Пахло зреющим дождём.

В доме колдуна горел свет.

Она прошла мимо теплиц и плоских камней к обмазанному глиной строению, поднялась по широким, высоким ступеням и застучала в дверь.

— Открой! Откройте! Моя сестра…

Кулачок провалился в пустоту. В дверях стоял Коряга. Он ощупал Диццу мутным взглядом — радужка почти сливалась с белком — и протянул руки.

— Дай её мне. Быстрее.

Схая подчинилась. Когда маг взял сестру, она поняла, что не чувствует рук.

Затемнённый коридор споткнулся об уходящую вниз лестницу, Схая стала спускаться. В подвале было светло, сухо и тепло: пол и стены из глазуревых пластин, двери из прозрачной гладкой ткани, за которыми звучали голоса детей. Она приблизилась и заглянула в одно из помещений: малютки лежали под диковинными куполами, точно в скорлупе; снизу к кроваткам подходили трубки разных цветов, они подрагивали, жили вместе с крохами.

За стеной что-то шумело, настойчиво, однозвучно. Свет был тоже дребезжащий, неспокойный — не лампы на спирту, а закаченный в колбы белый огонь.

— Жди там, — приказал Коряга, останавливаясь перед железной дверью и показывая на закуток в конце коридора. — Можешь доесть кашу. Живо!

Схая снова подчинилась. На столе стояла миска с желтоватой жижей. Она взяла ложку и стала медленно есть, чтобы убить время. Не чувствовала ни голода, ни насыщения.

Занавеска отодвинулась, и вполз Мижай. Он улыбался во все оставшиеся гнилые зубы.

— Привет! Тебя тоже спас дядя волшебник?

Схая кивнула. Мижай полежал немного на полу, поулыбался и уполз. Она съела ещё ложку, и ещё. Пшеничная…

— Будет жить, — сказал Коряга десяток ложек и пустую, вылизанную миску спустя.

И тогда Схая позволила себе заплакать.

— Можете оставаться здесь, — разрешил маг.

Ночь была зыбкой. Ей снилось колышущееся море пшеницы, и солдаты, которые прятались в ней. Они поочерёдно поднимались во весь рост, смотрели поверх золотых колосков, пробовали языком воздух, выпучивали глаза и садились.

Утром мужчина вручил ей ведро.

— Иди за мной.

Они обошли дом и стали подниматься по пологому склону холма. Траву будем щипать? — подумала Схая.

В голове толкались мысли.

— Вы ведь их спасаете?.. на тракте… — решилась Схая.

— Только тех, кого ещё можно вывести из тени.

— А другие? В деревне и… вообще…

— Всех не спасти.

— Почему? — заупрямилась девочка; ей хотелось, чтобы было иначе.

Коряга не думал: перешагивал вопросы, точно собственноручно расставленные ловушки.

— Не хватает времени, сил и желания. Как тебе такой ответ?

— Мне он не нравится.

Колдун пожал плечами.

— Тогда старайся лучше.

— Но это ведь вы… а я… что я могу?

Он остановился, посмотрел прямо ей в глаза, пока она не отвела взгляд. Его лицо оставалось неподвижным, скучающим, только нижняя губа немного отвисла, словно Коряга задремал с открытыми глазами.