Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

Не знаю почему, но я это сделал. Развязал и сел за стол. Она едва встала на ноги, расправилась, подошла к раковине, включила воду и стала умываться. Жалкое зрелище, я хотел отвернуться, но она достала что-то из шкафа, и я крепче сжал нож. Она развернулась и выплёснула в меня стакан. Едкая жидкость попала в глаза, вцепилась в лицо колючим пожаром, я закричал, схватился за лицо, упал со стула. Щиплет, безумно больно щиплет. Затем на меня обрушился нож, уколы, они жалили повсюду, увернуться невозможно, в моём черном ослепшем мешке они были повсюду. В решето, я стал решетом, и утонул в чем-то теплом и мягком, в чем-то густеющем. Утонул.

Утро. Теперь я знаю, что это были за кошмары. Я встал, быстро прошел на кухню, отобрал у жены нож, вытолкал её, хнычущую, из квартиры и запер дверь. Подожду, что дальше будет.

Открыл окна и стал смотреть, что на улице. Присмотрелся. У нас третий этаж.

Сказка о белом бычке — это такой страшный день. На улице валяются тела, люди дерутся и убивают друг друга. День этот, видимо, не только у меня, он здесь у всех. Здесь и сейчас. И всегда. И каждый в нём оказывается не в первый раз, а кто в первый — обычный прохожий — его убивают быстро. Вероломно. Хлоп по голове, и нет человека. Завтра он будет умней, наденет под шапку салатник, прихватит с собой нож, или топор, или вообще не выйдет на улицу, без свежего хлеба обойдётся.

За дверью начался шум. Теперь понятно, почему она завесила окна. В окне меня видно, а значит необходимо убить. Теперь все, кто меня увидел, полезут сюда, как зомби.

У большинства квартир на окнах шторы, в несколько слоёв, похоже на баррикады.

Сколько за ними семей? Сколько мёртвых?

Возня за дверью усилилась, визг жены и гулкие удары. Теперь она затихла. Скорее всего, ей конец. Убили её, но ведь пришли за мной.

В дверь ударили. Еще и еще. Я плюнул на это. Дверь железная.

Плюнул, и остаток дня пил.

Утро. Другое? Хоть бы другое, хоть бы кошмары, пусть страшные, но простые кошмары. Нет, она на кухне, стоит, облокотившись на столешницу.

Бедная… ведь я люблю её.

Мне жаль её, и жаль себя, и Антошу, который к этому моменту уже мёртв, сколько раз ей пришлось убивать собственного сына? А она сильнее всех его любит. Сколько дней она послушно умирала, прежде чем на такое решиться? Несчастная, мне захотелось обнять её и пожалеть. Но у неё за спиной нож.

Для меня.

Я вошел на кухню и уставился на неё, как школьник. Светлые волосы, большие глаза, смешные котята на домашнем халате, розовые тапочки с пумпонами, волосы собраны в хвостик и топорщатся веером — салют новому дню… я смотрел так долго. И вдруг она заплакала. Я подошел к ней и забрал нож, отодвинул его подальше.

— Убей меня, — сказала она, — может, хоть ты выберешься.

— Я не могу, — ответил я, сдерживая комок, подступивший к горлу.

Я бы тоже зарыдал, заревел сейчас, как ребёнок, прижался к живой маме, но я не могу, не должен, я мужчина. Я сильный. Мы обнялись и долго так стояли, прижавшись друг к другу, чувствуя чужое тепло. Я спросил:

— А ты не думала… не думала, что можно обойтись… ну… не убивать?

— Ты про Антоху?

— Да.

Она всхлипнула.

— Ну что такое, брось… — я взял её за плечи и посмотрел в глаза, — что такое?

— Он… когда он просыпается, — она говорила с трудом. — Он здесь так долго, он просыпается и он совсем другой, он старик, побитый жизнью, такой чёрствый, он матёрый убийца, он слишком долго здесь, и он… он меня… — она зажала рот рукой, плечи вздрогнули, — лучше я… вот так, чем…

— Не надо, — я снова обнял её, — не плачь.

— Димчик, давай сделаем это вместе.

Мы посмотрели друг другу в глаза: я в её серые, а она в мои, утонули друг в друге, как раньше, как было когда-то давно, когда мы… были другими.

Если её знания об этом кошмаре достоверны, наша хитрость должна сработать. Мы завязали друг другу глаза, открыли окно, и, взявшись за руки, шагнули.

Третий этаж… черт.

Удар об асфальт оглушил меня, я будто попал в воду, захлебнулся кровью, но повязка слетела и в нахлынувшей на меня боли, всей оставшейся боли этого уродливого дня, я увидел того самого мужика… он шел с топором, как дровосек.

Ко мне.

Утро. У нас не получилось. У неё — возможно, а у меня — точно нет. Шторы, нож за спиной, я не стал болтать — это ни к чему. Не до сантиментов, просто отберу нож и выставлю за дверь. Да, она права, тряпка. Не могу. Пусть это сделают другие.

Или нет, она кричит, что я, я должен убить всех кого увидел.

И я убил, вспорол ей горло. Я смог.

И снова напился. Нажрался.

В ожидании выхода. В голодном пьяном тумане. Я хотел умереть.

Утро. Что-то здесь не так. Я видел только её, и я её убил. Что не так? Чертов бычок! Она наврала? Или правило не работает? В этом абсурде, который навалился, может случиться всякое. Кто ей сказал, что нужно всех убить, убить всех, кого увидел? Ведь если кто-то прошел этот кошмар, и выбрался, то как он смог рассказать о решении другим, тем другим, кто остался?

Я попробовал с ней поговорить, но она тянется за ножом, пришлось прикончить. Так я никогда отсюда не выберусь. Трупы, её и сына, я вытащил за дверь, вчера вечером они сильно воняли.

Чего-то не хватает. Кого же я упустил?

И тут до меня дошло. Тот мужик с ножом, он вскрыл себе вены, хотя еще немного и помер бы сам. Он убил себя. Себя! «Всех, кого увидишь».

Я вышел в коридор, там у нас зеркало.

Вот оно что…

Вода в ванной тёплая, я залез в одежде, всегда мечтал это сделать. А перед этим напился, ох как же я напился, едва держался на ногах, точнее на четвереньках едва держался. И вот я забрался в теплую воду и взял нож. И я вскрыл себе вены.

Как приятно пахнет пена — лавандой и апельсином, это она выбирала, приятный аромат, я сделал себе ванну с пеной, с пышной белой пеной ванну. И в ней вскрыл себе вены.

Это было похоже на течь в скафандре, когда ты на другой планете или в космосе, и лишь тонкая серая оболочка отделяет тебя от вселенского холода. И вот ты нарушаешь эту абсурдную целостность — я продырявил её сразу в двух местах, и тепло стало вытекать, и с этим теплом понеслась прочь моя жизнь. Её место занимал холод. Теперь понятно, зачем вода должна быть теплой. Холодно без крови.

Смерть спустилась ко мне на пенистом проспиртованном облаке, в одной руке она держала ветку лаванды, а в другой апельсин.

Утро. Я проснулся от грохота, что кто-то выбил дверь в квартиру. Кто-то выбил к черту железную дверь! Черная форма, полиция, их оружие игриво подмигивает — это другой день! Другой! Я прошел! Мужики в синей форме, светоотражающие полосы, санитары, меня тащат в коридор. Там жутко воняет.

На меня смотрят какие-то люди, блестят глазами, губами, от них пахнет обувью, улицей и сигаретами, с лестницы тянутся вздохи и гул голосов. Меня тащат прочь, я улыбаюсь, я прошел, я счастлив.