Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

— Я часто задаю себе этот вопрос. — Он моргнул, отвернулся и продолжил подъём на холм. — А потом другой: зачем? Я всё больше склоняюсь к тому, что помощь другим — это не очищающая благодетель, а принуждение слабого сердца, верующего, что ещё есть шанс начать всё сначала.

— Всё изменить?

— Это не ко мне. Я лишь поднимаю упавшие на камни зёрна и кладу в землю.

— И всё? — Схая ускорилась, стараясь догнать мага. — А дальше?

Мужчина пожал плечами. Он достиг вершины.

— Что угодно. Ветер. Солнце. Птицы. Дождь. Прозрение. Выколосившийся спаситель или тиран.

Они спустились, повернули налево. Через несколько шагов Коряга остановился, присел, нащупал что-то в траве и потянул. Схая заметила какие-то контуры, а потом прямоугольник травы приподнялся и отъехал в сторону. С краёв сыпалась земля.

Открылась дверь или, скорей, небольшой люк, в который она могла легко пролезть. За люком виднелась деревянная зашивка. Колдун достал три доски и подозвал кивком Схаю.

— Набери половину, — он постучал по ведру.

Как же здесь пахло! Спело, пьяняще, волшебно! Она оказалась в схороненном под землёй фургоне Механиков. Сколько в нём зерна? Есть ли другие фургоны?

Схая перебирала драгоценные зёрнышки, тёплые, щекотные, не удержалась — сунула жменю в рот, принялась жевать. Вспомнила об отце, глаза набухли слезами.

Наполняя ведро, она испытывала к магу благодарность и ненависть. Он мог спасти их семью, другие семьи, всю деревню… не только детей… или нет? На сколько бы хватило этого зерна? Смогли бы люди принять мало и не возжелать большего? Как бы она поступила на его месте?

Она выбралась из фургона на солнце, последнее солнце лета. Набрала почти целое ведро, не могла остановиться. Коряга покачал головой, но отсыпать не стал.

Оставив ведро на кухне, Схая зашла к сестре. Дицца спала.

Схая протянула над лицом сестры кулак и немного разжала. На лицо Диццы упала узкая, ребристая капелька. Вторая, третья. Янтарно-жёлтая струйка потекла по щеке, вильнула на шею. Потом Схая соберёт, всё до последнего зёрнышка…

Дицца открыла глаза.

— Дождик, — сказала она.

Схая засмеялась.

— Да, маленькая, дождик. Дождик из зерна.

Дицца улыбнулась, но тут же помрачнела.

— Мне приснились кости и доспехи. Много всего в земле за домом. Они приходили сюда, и остались здесь. Плохие люди, плохие кости. Такие же, как смеялись над тётей Агратаей…

Голос Диццы затихал, она снова засыпала.

— А ещё я видела нас, взрослых… ты резала большой пирог…

— Моя предсказательница, — тихо произнесла Схая, устраиваясь рядом с сестрой.

Утро. Вчера мы поссорились. Ночью мне снились кошмары. Бред, конечно, но страшные. Какой-то я злой стал…

Моя жена просыпается раньше, всегда раньше меня, и что-то делает на кухне. Гремит там посудой, шкафами, водой шумит. В этот раз уронила что-то. Дуется на меня, не будет, значит, сегодня оладушков с кофе. Жаль.

Когда я просыпался, казалось, что еще темно, нет света из окон. Посмотрел на часы — 7:10 — пора будить Антоху, ему сегодня в школу. Это всегда делаю я, бужу сына. Окна зашторены, вот и кажется, что темно, что еще ночь. Чертово утро, опять у неё какая-то блажь в голове, эти толстые занавески. Зачем они? Но их лучше не трогать.

Иду в ванную. Умылся, вытер лицо, почистил зубы, зашел на кухню. Жена стоит спиной к столешнице, облокотилась на неё, руки за спиной.

— Зачем окна закрыла, — спрашиваю, — темноты, что ли мало?

— Буди сына, — холодно, как с вещью говорит.

Надо бы с ней помириться, иначе одни минусы. Вот, зачем она встала так рано? Что делала всё это время, пока я спал? Ведь даже кофе не сварила. Злится. До чего же вредная тварь. Злится и смотрит в пол. Тварь.

Иду в комнату сына. В зеркале, которое висит в коридоре, вижу — и она за мной тащится. Может, я забыл про его день рождения? Нет, бред, сейчас вроде осень, а у него весной. Открываю дверь, захожу в антохину комнату, здесь тоже темно, окна за темно-синей непрозрачной шторой. Подхожу к сыну. Кричу:

— Подъём, — это традиция кричать утром, меня отец так будил, военный в третьем колене. — Подъем была команда!

Не шевелится, я цепляю одеяло пальцем и откидываю прочь, как шкурку с бледной мякоти банана, прочь с кровати. Подъем, я сказал. Это приказ н-на!

Антоха лежит, бледный, глаза полуоткрыты. Бледный. Я наклоняюсь, трогаю лоб, и что-то колет меня в спину, я чувствую холод, чувствую сталь, это нож, острый и длинный, проникает в меня, входит между ребёр, царапает кость, скрипит и рвётся моя рубашка, нож входит глубже, очень быстро доходит до сердца, колет. Больно. Лопается спелый томат. Вытекает мякоть, это сердце, это кровь, это она убивает меня, сзади. И меня тоже. Тварь. Почему?

Утро. Вчера мы поссорились. Ночью мне снились кошмары. Бред, конечно, но страшные. Мне было больно. Я сажусь на кровать и вижу шторы, тяжелые тёмные шторы на окне, они мешают свету, охраняют темноту спальни, будто еще ночь.

Это было. Это было точно так, но будто во сне.

Иду в ванную, умываюсь, чищу зубы, она стоит, облокотившись на столешницу, смотрит в пол. Тёмные шторы и здесь тоже. Зачем, черт побери, зачем?

— Буди сына.

От этих слов мороз по коже.

— Что с ним? — спрашиваю.

— Иди проверь, — её бровь предательски дёргается.

Иду по коридору, она идёт за мной, руки за спиной — там нож. Это было. Я помню. Антоха уже мёртв.

Подхожу к кровати, беру одеяло и оборачиваюсь. У неё в руках нож, и она удивлена, Вот те на!.. откуда я знал?.. перехватываю нож, толкаю эту тварь к стене, я же мужчина, я сильнее. Что ты скажешь теперь? Как ты ответишь? Кричу ей в лицо:

— ЗАЧЕМ?!

Забивается в угол, ревёт, молчит. Ревёт. Тварь.

Я беру телефон, набираю «112». Черт, гудка нет, ничего нет. Тишина.

— Ты обрезала провод? — спрашиваю, ору, — Тварь, ты зачем обрезала провод?

Мотает головой, размазывает сопли, ревёт.

Ничего себе ситуация, меня всего колотит, даже нож в руках трясётся. Хочется его воткнуть, вдавить, чтобы потекла кровь. Куда?.. в сердце?.. в живот?.. в шею?.. перерезать ей горло? Меня колотит, и ноги трясутся, как в школе у доски, когда три дня зубрил, чтобы вызвали, и вот вызвали. Она задушила сына. Это было? Это правда?

Подхожу к антохиной кровати — да, правда, и уже было.

Я не знаю, что делать. Это кошмар, он здесь, я не знаю что делать, не знаю. Оказываюсь у окна, срываю тёмно-синюю штору, свет бьёт в глаза, я жмурюсь. Жена ревёт. За окном соседний дом, ловит рассвет, как парус ветер, прямо напротив нашего окна, через детскую площадку, там тоже люди, там нормальная жизнь, нормальное утро. Кофе, оладушки. Живые дети.

Теперь у меня нет сына. Нет моего Антохи.