Георгий Старков - Никта

Иван покосился на Рыкова. Тот сосредоточенно изучал взглядом пустую стену напротив.

— Наверное, нет.

— Что значит «наверное»? — недовольно отозвался Александр Верховой. — Вы признаете, что совершили преступление?

— Да, — сказал Иван, — но я хочу сказать, что…

— Подсудимый признаёт вину, — констатировала Зузенко. — Уважаемые коллеги…

— Позвольте! — воскликнул Иван. — Мне нужно высказаться.

Члены триумвирата замолчали. Иван почувствовал, как сверху на него повеяло ледяной волной недовольства. Рыков оторвался от созерцания стены и без выражения посмотрел на своего подзащитного.

— Говорите, — после паузы ответила Зузенко.

— Да, я признаю вину, — поспешно заговорил Иван. — Я виновен, виновен во всём. Но я хочу отметить, что виноват именно я, а не Марина. Я не знаю, какой ей вынесен приговор, но очень прошу — настаиваю! — на том, чтобы мои слова учли и смягчили ей наказание. Пусть её судят повторно, учитывая мои показания. Это я… я… Она даже не хотела со мной… я её заставлял силой, угрожал. Она тут ни при чём!

Рыков чуть слышно ударил кулаком о стол.

— Гражданин Повышев, здесь и сейчас рассматривается ваше дело, — заговорил Смирнов, третий судья. — На данный момент это несущественно.

— Но как так?! — Иван сделал шаг вперёд, почти прижавшись лицом к прутьям решетки. — Я же прямо говорю, что она невиновна, что я принуждал её, как это может быть несущественно?

— Знаем мы эти ваши уловки, — буркнул себе под нос Верховой.

— Ну уж нет! Я требую, чтобы вы приняли мои показания к сведению! Это суд или что? — Иван схватился за прутья решетки. Он уже слабо соображал, что делает. Вспыхнувший гнев заслонил всё вокруг.

Рыков вздохнул и демонстративно отвернулся от Ивана, обратив круглое лицо к судьям. Конвоирша положила руку на кобуру.

— Гражданин Повышев! — поднял голос кто-то из мужчин; Иван не различил, кто именно. — Проявите уважение к суду, иначе мы будем вынуждены провести заседание без вашего участия!

«Вы уже его провели задолго до того, как я вошёл!» — едва не крикнул Иван, но сдержался в последний момент. Он отступил на шаг назад, сложил руки на груди и громко сказал:

— В таком случае… я отказываюсь от всех своих показаний. Я не признаю вину. Заявляю, что всё, что я сказал на допросах, было получено под давлением. Требую дополнительного расследования!

Рыков то ли фыркнул, то ли едва сдержал приступ хохота. Зузенко приподнялась с места:

— Подсудимый, напомню, что заседание ведётся по упрощённой процедуре. Вы не имеете права отказываться от показаний. Не имеете права обжаловать приговор. Собственно, даже ваше присутствие в зале суда необязательно, но триумвират даёт обвиняемым шанс выразить раскаяние перед судом и тем смягчить своё наказание. Скажу сразу, что это явно не ваш случай.

— Я не признаю себя виновным, — упрямо повторил Иван.

— Это ваше право.

— Да. И наша с Мариной любовь — это тоже наше право. Мы никому ничего плохого не сделали. Я не понимаю, в чём мы провинились.

— Всё вы понимаете, — холодно произнёс Верховой. — Такие, как вы, гражданин Повышев, подрывают основы общественного порядка. То, чем вы занимаетесь, опасно.

— Да бросьте вы! — Иван вдруг, к своему удивлению, рассмеялся вслух. — Опасно это было во времена Ганимедовой пандемии. С тех пор прошло более полувека.

— Если вы не прогуливали школу в своё время, молодой человек, вы должны знать, какую цену заплатило человечество за то, что вовремя не искоренило гетеросексуализм. Миллиарды погибших, и наша задача сегодня — не допускать ни малейшего шанса повторения той катастрофы.

— Я ходил в школу. Я знаю, что тогда происходило. А ещё знаю, что штамм не обнаруживается в крови людей уже двадцать пять лет. Никакого риска в гетеросексуальном контакте больше нет, и я тому доказательство. Иначе я не стоял бы перед вами, а умер сразу после того, как мы с Мариной…

— Довольно! — прервала Зузенко. — Суд — не место для медицинских дискуссий. Здесь главенствует Закон, и он гласит, что вы, гражданин Повышев, виновны и не намерены встать на путь исправления.

— Я…

— Молчать! Сейчас же!

Иван повиновался, хотя в горле ещё теснились слова, много слов.

— Господин защитник, вам слово, — обратилась Зузенко. Рыков, не меняя позы, в которой сидел, сокрушенно покачал головой:

— Как видите, уважаемый суд, молодой человек не желает раскаяться. Тут уж я ничего поделать не могу.

— Благодарю вас, — Зузенко сцепила ладони и положила их перед собой. — Что ж, думаю, тут всё ясно. Мы увидели наглядное подтверждение того, что подсудимый опасен для общества, и меры, которые предлагает обвинение, я считаю просто необходимыми. Более того, мне кажется разумным увеличить срок лишения свободы до восьми лет, а поражение в правах сделать бессрочным. Коллеги?

— Не возражаю, — отозвался Верховой.

— Не возражаю, — эхом вторил Смирнов.

Все трое смотрели прямо на него, будто готовясь насладиться реакцией подсудимого. «Не дождётесь», — зло подумал он, не осознавая ещё в полной мере, что услышал. Щеки загорелись, сердце застучало чаще, однако Иван стоял прямо, не отводя взгляда от Зузенко.

— Гражданин Повышев, — каждое слово женщины отдавалось в ушах гулким эхом. — Судебный триумвират единогласным решением приговаривает вас к стандартной процедуре предупреждения рецидива гинерастии, лишению свободы…

Ему хотелось кричать, метаться, ругаться, высказать всё, что он думает о них — но что толку? Эти трое напыщенных индюков наверняка сто раз в день видят истерики таких заблудших, как он. Зузенко всё говорила и говорила, но её голос превратился для Ивана в пустой звук, лишённый смысла. Он просто стоял, ожидая, когда всё это кончится. Лишь раз сердце кольнуло, когда он представил, что точно так же в клетке стояла Марина и выслушивала свой приговор, бессильная перед всей этой несуразицей. Потом конвоирша ткнула его в спину, он опомнился и вышел через ту же дверь, в которую вошёл. Разворачиваясь, Иван мельком увидел Рыкова: тот вставал из-за стола и доставал свой мультифон из кармана.

Снова он шёл по длинным хорошо освещённым коридорам, спускался вниз по кажущейся бесконечной лестнице и оказался в знакомых до боли стенах следственного изолятора. Сегодня, должно быть, он проведёт здесь последнюю ночь, а утром его переведут…

Дверь камеры гостеприимно открылась. Иван сделал шаг вперёд. Он ждал привычного щелчка автоматически запираемого замка, но за спиной была тишина. Он недоуменно оглянулся. Конвоирша, молодая и бледная, стояла возле открытой двери и смотрела на него большими глазами. Прежде чем Иван успел спросить, в чём дело, она начала быстро говорить, глотая концы слов: