Татьяна Мастрюкова - Болотница

Те избы, что были срублены из брёвен, что привезли из-за болота, на погибель построены. Хозяева болеют и мрут, достаток не задерживается, скотина чахнет.

На болоте никогда не говорить о делах своих, что на будущее намерен творить. Иже то по добру да по нажиточному особо стерегись. То не исполнится. Всё порушится.

Бабы гулящие своих детей душили, да закапывали на краинах болотных. Викентьева девка из крайнего дома. Лизавета Пегая. Тако душа малая, неотпетая, непомянутая. Тако хороводинами сии души блудят по болоту да прилежине. Тако злобой они полны. Тако ведь жития лишены, да радости и услады невозымели. Тако сила окоянная сии души.

Дед Влас одобрял, мол, всё позор, что в подоле несли, так хоть не просто так губили. Батя с дедом спорил до драки. Согласен с ним. Не дело нечисть подкармливать живыми душами.

Дед совсем неправ был. И когда веру потерял, и когда стал исправлять всё. Он настоял, чтобы меня отправили прочь. А только время ухайдокали. Отец-то потерял ногу из-за деда. Не верил дед, слишком хорошо всё шло, их не трогали. Правда, засуха была несколько лет подряд. Попытался отправить семью, сам стал выступать за советскую власть. Партийный стал. В лесу что-то случилось, отца моего нашли полуживого, без ноги, выше колена обгрызла, едва оклемался. Говорил, мать, бабка моя, спасла. То ли медведь напал, то ли вепрь. Не любил вспоминать. Ни про это, ни про свою мать, ни про мою. Обе ушли рано, не помню их. На себя забирали, не жалели.

Встарь после покойников горшки да нательное бельё топили в трясине, палками тыкали, чтобы утопли. Сейчас жалеют добро, перестали приносить. Теперь каждый год кого-то живого утягивает. Стали мусор носить, так обошлось.

Зловредная болотница, кикимора. Заснувших без молитвы баб мутит, скотину утягивает, утварь ворует. Кто ей дань несёт, тех беда не берёт, а коли забыл или не успел принести, на того все напасти разом валятся.

Всяку нечисть водяную полынью гнать.

Это как с тухлыми продуктами: вонь-то все чуют, да кто внимания не обратит и отравится, а кто на авось съест, хотя знает, что тухлятина, но авось минует беда, да только не минует. Вонь болотная – предупреждение. Почуял – берегись. Прикинуться любым может, а запах поганый свой не скроет.

Она была задолго до нас, и будет после нас. Побороть-то можно, но как? Проще договориться. Ты не трогаешь, мы не трогаем. Мы платим, ты берёшь. Мы выполняем условия, ты выполняешь условия. Кто первый придумал такой простой выход? На чьих руках сотни и сотни загубленных душ?

Нет у неё ни добра, ни жалости. Любого возьмёт, но руку кормящую не цапнет, одарит, коли сыта. По-царски одарит, трудно устоять. Тут и совесть дрогнет. Старались лядящих отдавать, да где ж столько взять? Брали с каждого двора, тыкнув пальцем.

Когда поповскую семью раскулачили, ни один не вступился. А ведь он столько «вернувшихся» у себя приютил, не убоялся, а сам же семейный, у самого семеро по лавкам, и дочки молодые. Нечистая языческая не смела тронуть, а люди, недавно христьяне, не пожалели, быстро добро забыли. Придумали оправдание, что если кто «вернувшихся» пригреет, сам навроде того становится. Смолчали. А раз молчали – считай, одобрили.

Та бабка сыпала мне в ноги песок, шептала: «Когда песок взойдёт, тогда смерть к нам придёт!» Набрал у ней песка в карман, у колодца вспахал и ссыпал.

Некоторые соображали, спасались. Грех не предупредить, я всегда говорил – не лесом, не по утру, не в сумерках. Все слушали, не все слышали.

Пронины стучат вчера, воют. Взяли подводу и тайком съехали. А в лесу из тумана мужик лошадь за ноздри схватил, та хрипит, рвётся. Думали на меня, но на деда похож. Лошадь вся в пене, рванула, подводу опрокинула. Всё добро сгинуло, кто свалился – жив. Бабку ихнюю утянуло, она, поди, совсем лежачая была.

Материли меня, кляли. Да потом я их проводил днём. Мать их извернулась в конце и плюнула мне под ноги. Вот и благодарность что зря.

А Снытковы письмо написали, спасибо, мол. Там же, у почты, порвал и выбросил. Ничего не надо мне от них.

Держать надобно себя в чистоте моральной и матерьяльной. Не будет добра, коли от своего положения выгоду искать. Семя лишнее не сей, денег не бери. Что бы кто бы ни сулил – не верь и не бери.

Того, кто не имеет твёрдой веры, гораздо легче убедить в самом невероятном, и зло будет воспринимать со спокойствием, а не стойкостью.

Летом Зинаида, девка Шишоловых, утопла в болоте. Брешут, что порешила себя. Тела не нашли. Потом будто приходит на вечёрку и манит девок, по имени окликает, они опосля этого мутные, снулые. Зовёт, мол, за собой по имени. Валю Петрову поймали, вертали назад. Ксюха ушла. Жалко, красивая девка, работящая.

Колодец зацвёл. Видели, как заглядывала оттеда, рукой манила. Приняли за живую, только не моргала.

Лыбится. Да не от веселья.

Уходят в лес, у болота вещи. По берегу оставлены, сложены, не впопыхах. Не чуяли, что на погибель идут.

Заморочить, обмануть может любого, ежели не готов . А вот утянуть с собой не всякого удаётся. Кого долг держит крепко, кого любовь, кого дети. А вот страхом хорошо питается, тянет к себе с силой страшной. Но и то страх-то разный бывает. Коли за себя – пропадёшь, не выпутаешься.

Ребятня повадилась в лес. Конец спокойствию. Гоняю, кого отыщу. Осерчали на меня, что ягода пропадает. Так лучше ягода, чем они.

Ноги-то у утопленников совсем не держат, считай, хвосты. Мягкие, рыхлые. Коли утоп кто в чистой воде, или в проточной, только оттуда манит. Болото же засасывает, но хорошо хранит, крепко. С ногами-то тоже беда, но они крепко удерживают, форму хранят. В болоте тело найдёшь, так не докумекаешь сразу, сколько времени лежит. Тоже не знаешь, сколько в трясине живым был, покуда совсем вглубь не засосало. Слыхал, бачут, будто не от утопления, а от удушья в болоте гибнут, как заживо погребённые.

Тут я, запнувшись на слове « мягкие », мгновенно вспомнила позапрошлый раз, когда папа нашёл очередной дом в маленькой деревеньке, которая казалась мне тогда неимоверной глушью. Да уж, знала бы, как будет, не стала бы ныть, что больше никогда туда не вернусь… Родителям-то там понравилось…

Та деревня была оживлённая, куча ребят, правда в основном мальчишек. Но было по крайней мере нескучно, хотя все они были местные и выпендривались передо мной до смешного.

Мы частенько собирались компанией по вечерам, болтали, а мальчишки ещё и курили, пока никто не видит из взрослых.

И прямо воочию всплыл в памяти один из таких июльских вечеров…

– Знаешь, почему утопленники во всех историях никогда не выходят на сушу или вообще превращаются в русалок? Вот нет никакой придумки, сплошная физиология. При плавании что мы больше всего используем? Правильно, руки: цепляемся, гребём, хватаем, держимся. На ноги не встанешь, как опора они в воде ни к чему. Когда мертвец лезет из земли, ему нужно всё тело, все конечности. А в воде мышцы ног атрофируются, становятся мягкими, ненужными. Поэтому утопленники, коль им так необходимо выбраться на сушу, ползут, подтягиваясь руками. А ноги у них мягкие.