Татьяна Мастрюкова - Болотница

Ребята сказали, что собирались уже меня искать. Ушёл на десять минут, а пропал на час. Как орал и вёдрами пустыми гремел, никто из них не слышал. Соврал, что от медведя прятался, а вода тухлая в озере. Убедил, чтобы лагерь свернули. Через пару километров вышли к ручью. Там остановились. Больше ничего необычного не происходило.»

«Места сии плодородны, богаты природной обильностью, растениями, пушным зверьём. Однако аборигены, язычники по большей части, местность признают негодной для человеческого пребывания, охоты в сих местах избегают. Грамоте обучены мало, и суеверия здесь весьма живучи. Начальника артели уговаривали к озёрам остерегаться ходить, дабы избежать встречи с нечистым духом. Описывать точнее сие явление боятся, утверждая, что это, мол, призовёт болотного чёрта. Алексей Юрьевич пользуется уважением диких охотников, многих обратил в Истинную Веру. Он и сумел вызнать подробности. Якобы одинокий человек в тех заповедных местах хлебнёт лиха. Обязательно навалится морок, являющийся в виде ложных чувств чужого взгляда в спину, внезапной слабости, обманного представления о времени. Кто морок распознать не сумеет, того ждёт погибель лютая или плачевная судьба вечного скитальца в топях, не видимого другим и не видящего других. По поверьям местных язычников, нечистый может посулить омороченному страдальцу избавление взамен на новую душу человеческую. Но в сём предложении кроется обман, ибо тот, кто крадёт чужую душу, сам становится болотным демоном. Среди местных язычников бытует стойкое убеждение, что, чуть распознав морок, надо немедля громким голосом ритмично читать определённую молельную песню, которой шаманы учат здешних охотников с малолетства. Алексей Юрьевич попытался запомнить её, а поскольку, из известных опасений, делал это на слух, посему вышла полная катавасия!»

Далее снова шли записи уже знакомой рукой автора дневника:

Морок – ложное чувство, искажение. Долго не бывает, если его ничто не питает. Надо уйти от источника, порвать паутину. Найти ключ, лишить силы.

Сойти с меня мороку да наваждениям всяким, что извне пришли, что во мне народились, что по крови подарились, что с порчею появились, что мне вредили, что покой мой бередили. Зарись, зарись, зарись, морок огнём спались. Яко ключом сие дело закрывается, всяк морок инда изгоняется!

К чему ей куры да кошки? Была б душа, погубила б. А тут чего? Неужто ест?

Сам видал её. Стоит у колодца, космы распустила. Ласково звала, дядь, мол, дядь, подь сюды. Жалостливо так, будто больно ей. А с самой вода текёт. Издали как Ксюха, а сама уже гниёт, поганым духом несёт. Приглядываться не стал. Когда заплакала, чуть не повернул в обратку. Никому не рассказал.

Ездил в Никоноровку к бабке-ведухе, за ладанкой. Закопал под яблоней на июльскую луну. В деревне только про совсем нехороших, опасных для других людей говорят «ведунья» или «колдун». Кто вреда соседям не делает, законы соблюдает, того кличут «знающим». Так вот знающих нет у нас, не нашёл.

Колодезь забором обнёс, будто моя земля. Кусты насадил. Сразу прижились, земля, видать, годная. Иногда приходят, стоят с той стороны и смотрят. Посмеиваются. Или плачут, что совсем тяжко.

Я опустила тетрадку на колени и задумалась.

Не под интернет-яблоню ли закопан оберег? В запущенном саду она единственная была наименее подвержена вредителям и выглядела более ухоженной. И яблоки на ней были очень вкусные.

Что же за Анцыбаловка такая, деревня без упоминания на карте. Зачем вообще её построили?

Та противная девчонка в магазине сразу сказала, что мы из нечистого места. Галина. Нет, Галка .

Я твёрдо решила найти её и допросить. Почему-то была уверена, что она-то мне всё расскажет. Особенно, если увидит, что я одна.

Наскоро покидав обратно в короб разбросанный по траве хлам, я волоком подтащила его к сараю и почти пинками затолкала внутрь, чтобы в случае внезапного дождя (ну, а вдруг?) или ещё какой сырости не испортить содержимое. Себе я взяла только тетрадку-дневник. Потом, поколебавшись, добавила брошюрки с закладками.

А сама всё это время напряжённо размышляла.

Как далеко могла уйти мама?

Наверняка в кармане маминого сарафана остались ножницы и моток красной ленты. Вдруг она оставила для себя (или меня) метки? Надо обязательно проверить.

А потом я вдруг подумала: что, если это розыгрыш? Что, если родители захотели меня таким образом наказать за что-то? Проучить? Они сговорились, завезли меня в глушь, где не ловится сеть, специально напугали всякими россказнями, зная, что я поведусь. Потому и папа так спокоен. И сидят сейчас где-то в том же Зелёново и смеются надо мной.

Вот было бы здорово, если бы они так зло подшутили надо мной! Правда, я бы совсем не злилась. Даже наоборот, прикинулась бы несчастной овечкой и всю оставшуюся жизнь шантажировала бы их.

Размечтавшись, я почти совсем уже успокоилась, если бы память услужливо не подкинула бы мне мамино лицо с чужими не моргающими глазами и странной улыбкой. Меня будто снова окатили ледяной водой. Даже если бы родители оба одновременно сошли с ума, никогда бы они так не поступили со мной. Зачем я себя обманываю? Такие розыгрыши бывают только в кино.

А разве бывают бродячие утопленницы из болота?

Со мной же никогда ничего не происходит!

Почему же произошло?!

Дневник и паранормальные брошюрки я сложила на столике у своей кровати, поверх моих привезённых фэнтезийных книг.

На всякий случай, если вдруг мама вернётся и опять будет мамой, я написала на обороте какой-то найденной в ящиках кухонного шкафа инструкции, куда и зачем иду, а записку приколола булавкой на самом видном месте.

С ломом я расставалась с большой неохотой, но всё же решила, что лучше его оставить. Я припрятала его в кустах, у забора рядом с калиткой. Тут мне пришла в голову мысль, что лом можно заменить какой-нибудь дубинкой или просто палкой покрепче, но ничего такого мне на глаза не попалось. Оставалось надеяться на то, что в драку мне вступать не придётся.

Чтобы взять мамину сумку, мне пришлось опять зайти в её комнату. Сердце колотилось, как сумасшедшее, когда я, сделав глубокий вдох и задержав дыхание, как перед прыжком в воду, пулей влетела в спальню, схватила сумку и выскочила в коридор, захлопнув за собой дверь.

Мама всегда бросала свою сумку раскрытой в прихожей или, как в этот раз, при входе в комнату и никогда не запрещала что-нибудь брать из неё, разве что с обязательным условием заранее ставить об этом маму в известность. Но раньше у меня никогда не было повода самой рыться в её вещах, потому что мама всегда была рядом и всегда можно было попросить непосредственно её саму.