Татьяна Мастрюкова - Болотница

– Но сейчас-то у одной из местных старушек есть, кажется, куры, – вставила я со знанием дела.

– Это у какой такой местной старушки, как звать, с какого дома? – удивлённо нахмурилась Галкина бабушка. Непонятно было, что больше её взволновало и удивило: наличие кур или наличие живой старушки в Анцыбаловке.

– Ну… Не знаю точно. Мне мама говорила, – уже не так уверенно добавила я.

Недоверчиво улыбнувшись, бабушка покачала головой.

Нет там никаких кур.

Дед Евгений продолжал следить за опустевшими домами. Хотя следить – это одно слово. Некому было здесь воровать. Ни гостей, ни туристов, ни дачников. Оставшиеся в Анцыбаловке жители все достигли уже пенсионного возраста, и на работу им не было необходимости ездить.

Своих домашних животных у старого Лоскатухина не было. И жил он давно один. Жена рано умерла, все родственники разъехались кто куда. Своих детей у него не было, но иногда приезжал племянник из города, которому всё имущество деда Евгения в итоге и досталось.

Евгений Петрович Лоскатухин человеком был хозяйственным, малоразговорчивым, пустой болтовни не любил и соседские посиделки не жаловал. Никто не знал, чем он живёт, но дед регулярно ездил в любую погоду на велосипеде в Зелёново за продуктами, яйца и молоко покупал в Анцыбаловке, когда тут ещё держали скотину вроде коз. Новшеств особо не любил, и это он сделал всё, чтобы лишний раз не привлекать внимание к деревеньке. Когда всем населённым пунктам ставили обязательные телефоны связи с экстренными службами, он внезапно развил бурную деятельность, благо оставшиеся в Анцыбаловке старики ничем особо не интересовались и привыкли во всех хозяйственных вопросах полагаться на него. Только активность старого Лоскатухина почему-то была направлена на полную изоляцию родной деревни. Он протестовал против телефона так, будто это делалось на его собственные деньги. Правда, тут он битву с властями проиграл: линию провели, телефон поставили, вбив столб прямо рядом с его домом.

Я, услышав об этом, очень удивилась. Никакого столба, а уж тем более телефона ни рядом с нашим домом, ни вообще где-либо в Анцыбаловке я не видела, и хозяин дома о нём не упоминал, и родители тоже.

Но оказалось, что и не могла увидеть. Неделю провисел аппарат, а потом зарядили дожди, и место вокруг столба с телефоном затопило так, что к нему было не пробраться при всём желании, а желания ни у кого не возникало. В какую-то ночь после ливня столб просто рухнул на землю. Конечно, можно было вызвать ремонтную бригаду и всё восстановить, но поскольку этим обычно занимался Лоскатухин, то столб так и остался валяться на земле, в размокшей жиже. А потом его затянуло внутрь. То есть банально засосало образовавшееся от зарядивших дождей болото.

А когда погода наладилась, земля высохла, попёрла трава, то от столба с телефоном не осталось даже воспоминания. Формально, по документам, связь с Анцыбаловкой существовала. Но на самом деле её не было совсем.

Я невольно вздрогнула, представив себе, что там, под землёй, телефон продолжает работать. Я не знаю, имеется ли у таких аппаратов обратная связь, но если существует, то что будет, когда кто-нибудь вздумает позвонить в Анцыбаловку, чтобы, например, предупредить о чём-то? Будет ли слышен телефонный звонок сквозь толщу земли?

– А куда делся сам дед Евгений? – выслушав рассказ бабушки, спросила я. Та махнула рукой:

– Да прямо вот здеся он помер.

– Прямо вот здесь? – переспросила я поражённо, оглядывая уютную комнату.

– В Зелёново, – уточнила Галка, прыснув от смеха. Старушка снова очень неодобрительно посмотрела на внучку, но замечание делать не стала, просто продолжила:

– Так я ж и говорю, прямо здеся. Приехал, как обычно, за провизией, да и прихватило его. Сердце, говорят. И врачи не успели, уж скончался сразу. А Пират-то его плакал, скулил, бегал, бегал. Скучал, значит, по хозяину.

– Пират? – я уже окончательно запуталась. В голове предстал абсурдный образ пиратского капитана Джека Воробья, мечущегося перед зелёновским магазином в полном обмундировании и скулящего. Но почему-то эта сцена меня не рассмешила.

– Да пёс его. Здоровущий, никого к себе не подпускал. Побаивались его, хотя он не трогал, не лаял никогда.

– В Анцыбаловке вообще никто не лает, – буркнула Галка.

– Да, это удивительно! Такая тишина стоит! – подтвердила я.

– Да ничего удивительного, – снова отмахнулась старушка, но объяснять свои слова не стала.

– И что стало с этим Пиратом?

– Кто его знает. Сгинул. Его ж к себе брать побоялись, уж больно суровый зверь. Подкармливали, но он брезговал, не ел. Не приучен. А где питался, не понять. В лесу охотился, должно быть. А потом как-то враз пропал. Может, пошёл хозяина искать. Собаки – они верные. Как раз пропал перед приездом лоскатухинского племянника-то, который наследник.

– Погодите-ка, вы же говорили, что у Евгения Лоскатухина не было домашних животных и жил он один. А теперь, оказывается, не один, а с собакой.

– Так разве ж это скотина или кура? Скажешь тоже! Это ж почти как человек ему был. Он его кутёнком на болоте-то и выловил. С мешка прямо и снял, в котором помёт топили. Остальных-то утянуло, а энтово успел, стало быть.

– А чего Лоскатухин на болоте делал? – удивилась я.

– Смотрел. У них все смотрели, Лоскатухины-то.

– Что смотрели? – не унималась я.

Бабка неохотно рассказывала, будто через сито цедила:

– Да место-то ваше гнилое, поганое. Всегда было, потому и Анцыбаловка.

– Анцыбал – это ж чёрт болотный, – подсказала мне Галка, видя моё недоумение. Старушка сверкнула на неё глазом, быстро, как-то по-птичьи перекрестившись, и девчонка опять замолчала.

– Говорю, всегда нечисто было. На моей памяти пять раз вымирала, да власти-то всегда заново селили. Мол, чем новые дома справлять молодёжи, дешевле старые использовать. Никто понять-то не мог, куда семьями съезжают. И работа была, и хозяйство наладили, и нате вам. Только Лоскатухины там и жили. Как дома Лоскатухин, который самый старший мужик, так в Анцыбаловке житьё налаживается. Как уезжает, в армию там или куда ещё мужиков отправляли, на работы какие, так наперекосяк всё. Дед Евгений последний был. Батя его инвалид был одноногий, когда совсем плох стал, пока сын не вернулся, даже в Зелёново не ездил, только к лесу доковыляет и обратно. А как Евгений-то вернулся с армии, так сразу дядя Петро и преставился. Ослобонился, значит.

Старушка покачала головой, будто осуждая его за это.

– Лоскатухиных уж и язычниками прозывали, и антихристами…

– Атеистами, – подсказала Галка.

– Только не были они ни теми, ни теми.

– А кем были?

– Кто его знает, как это прозывается… Не дозорные, не сторожа… Только дело своё знали. Тута когда помещик был, то вместо наказания в Анцыбаловку ссылал. Добрый был человек. Считай, человека судьбе предоставлял. Места-то у нас знатные, кто работать хочет, тот живёт припеваючи. Да и лодырю перепадёт. А тут уж… Все под Богом ходим. Ну и как с Лоскатухиным договоришься, конечно. Они суровые были, проступков не спущали.