Татьяна Мастрюкова - Болотница

Через несколько очень длинных томительных минут дверь наконец-то открылась ровно на столько, чтобы старик мог разглядеть меня, а я – увидеть его.

– Спасибо за велосипед, Василий Фёдорович. Он в целости и сохранности.

Старик что-то пробурчал в ответ и собрался было захлопнуть дверь, то я придержала её за ручку. Василий Фёдорович сильно удивился.

– Скажите, пожалуйста, не с вами мы с мамой встретились в лесу? Вы ещё говорили не ходить к болоту. И собака ваша лаяла.

– Что? Какая ещё собака? – протянул старик, от неожиданности приоткрывая дверь пошире. – С чего ты взяла такое? Не было сроду у меня никаких собак!

Немного удивившись его словам насчёт собаки, которая вот же – валялась у крыльца, как обычно, не реагируя на действительность, я решила не акцентировать на этом внимания и ринулась в атаку.

– Вот, посмотрите, это не вы были? Или, может, узнаёте кого-то? – я уже держала телефон с фоткой наготове и ловко просунула руку за дверь, поднеся изображение чуть ли не к носу нелюдимого соседа. Он сначала вгляделся, а потом резко отпрянул, словно испугавшись. Он узнал, узнал человека из леса, я была в этом полностью уверена!

Который раз за день я видела взрослого, который боялся больше меня и из-за своего страха не собирался по своей воле ничего предпринимать, чтобы помочь мне, ребёнку, попавшему в беду.

Удивительно, но это придавало мне сил и смелости.

– Скажите мне правду, и я уйду.

Всем своим видом я постаралась показать, что буду торчать тут на крыльце до последнего. Схвачусь за перила. За него самого схвачусь, но не уйду.

Старик посмотрел на меня сначала зло, недовольно, но потом его лицо будто смягчилось:

– Зачем тебе это, девочка? Нехорошее дело это, нечистое. Куда ж тебе впутываться, маленькой…

От этого неожиданного участливого голоса я чуть не разревелась, но, силой сдержав слёзы, упрямо повторила: «Скажите мне правду. Пожалуйста».

Василий Фёдорович помолчал, погрустнел, опустил глаза. Я ждала, что сейчас он пустит меня в дом, но, похоже, старому упрямцу это даже в голову не пришло. Зато он всё же заговорил.

– Чуднó, что прижизненных фотокарточек его не сохранилось, не любил это, и на могиле нет, а вот сейчас, поди ж ты, вот он. Это дед Евгений. Лоскатухины они были. По жениной линии родня мы, у них какие-то бабки-тётки общие были, что ли.

– А где жена ваша?

– Не твоё дело! – рявкнул вдруг старик по привычке, но потом будто опомнился, хотя я немного испугалась и даже немного попятилась, и ответил-таки:

– Померла она. Давно уж. И старый Лоскатухин тоже помер, давно помер. Ты знаешь, в чьём доме живёшь-то?

Я молча кивнула.

– Вот, значит, как…

Все считали Лоскатухиных странными. Не сумасшедшими, нет. Просто они никогда ничего не объясняли, ни с кем не советовались, без лишних слов делали своё дело и ставили всех перед свершившимся фактом. Другое дело, что никто с ними и не спорил. И принимали всё, что делали Лоскатухины, как должное. Никто никогда не хотел и не хочет обсуждать то, что происходит с Анцыбаловкой, вокруг неё и в ней самой. Брать на себя ответственность, выяснять, почему да как, – себе дороже. Удивительно только, что и власти относились к происходящему так же, как и местные жители. Будто Анцыбаловка существует только на бумаге, а может, и не существует вовсе. Говорили, пришёл тогдашний Лоскатухин к председателю колхоза и обмен предложил: вы нас совсем не трогаете, а мы вам статистику не портим. Только вы к нам ни с какими пятилетками, соцсоревнованиями и комсомолом не лезьте. А мы вам никаких самоубийств, никакой чертовщины, никаких порочащих советскую колхозную действительность слухов. Так и повелось.

Когда дед Евгений умер, ситуация не изменилась. Провались завтра Анцыбаловка под землю, никому и дела не будет.

Все жители были записаны на Зелёново, там и пенсии получали. У Анцыбаловки даже индекса не было, вся собственность оформлялась тоже на Зелёново.

Земля всегда была богатая, и урожаи собирали хорошие, потому и не лезли власти.

Вот как постарались Лоскатухины. Вот как обезопасили всех. А уж кто правила, ими установленные, не соблюдает, тот уж сам за себя отвечает. И неважно, знает он об этих правилах или нет. Оставшиеся жители Анцыбаловки молчат, как молчали всегда, только запирают все окна и двери с наступлением темноты и не откликаются, если кто зовёт их знакомым голосом из сумрака.

Когда перестали пропадать люди, все сильно обрадовались. Думали, закончилось всё. Но тут начали уходить животные. Сначала птица. Потом кошки и собаки. Скот покрупнее уже старательнее запирали, караулили, да все козы да коровы довольно быстро зачахли да подохли, считай, тоже ушли. И потом опять остались в деревне только люди. Совсем мало людей, не то что раньше. Кто мог, все уехали в другие места. Без объяснений, да никто и не спрашивал объяснений.

Зимой-то, считай, безопасно. Но как навалит снегу – ни пройти ни проехать. Всё равно по домам все сидят, прячутся. Раз в неделю прикатит трактор, продукты привезёт, иногда пенсию – и опять никого.

А уж как земля оттает, водой наполнится, тут уж ухо держи востро.

Дед Евгений до последнего за всем следил. Особо о себе не распространялся, да и других не спрашивал ни о чём. Жену-то рано схоронил, жил бобылем, из домашних только псина была, здоровенная такая, умная. Пиратом звали. Родных-то у Лоскатухина, считай, и не осталась вовсе никого. Приезжал, правда, очень редко парень, дед Евгений его племянником представлял, а как на самом деле, неизвестно. Видать, хотел на своё место обучить, как это издавна у Лоскатухиных водится, да у племянника-то кишка тонка оказалась. Дед Евгений-то первый Лоскатухин, которого похоронили на кладбище не родственники. Племянник приехал потом. По всему видать, что гнилой человечишка. Но всё равно в завещании только он и был упомянут. Вот ведь никто и не подозревал, что существует это самое завещание. Такой был скрытный старик.

Никто уж и не помнил, кто взвалил на лоскатухинский род такую обязанность – следить за Анцыбаловкой. Может, просто не хотели помнить. В такое дело лучше вообще не соваться. Но лоскатухинские мужики, конечно, много кого спасли. Но никто им спасибо не говорил, не благодарил никогда. Боялись. Вроде как Лоскатухины сами нечистые, коли с нечистью воюют. Ну, как воюют. Договариваются.

Все думали, что если делать вид, что ничего не происходит, то действительно ничего и не случится. Не буди лиха, пока оно тихо. Когда не обсуждаешь, не поминаешь про нечистую, она будто бы и не замечает тебя, пройдёт мимо. А если что и случается, всегда можно как-то объяснить, оправдать. Вон с какой радостью все кинулись церкви громить да попов вешать, думали, что если молиться перестанут, то и нечистый их не тронет. Только всё обратное вышло.