Татьяна Мастрюкова - Болотница

Поговорить бы с ними, да только невозможно это. Будь я дома, поискала бы информацию в интернете, подбила бы подружек и друзей помочь мне. Это было бы даже не страшно, а увлекательно…

Тут я опять вспомнила о маме. Нет, не так. Я постоянно о ней думала, только мысли как бы уходили на второй план, а потом опять прорывались, зацепившись за какое-то воспоминание.

Вот и теперь я подумала: какая ирония в том, что в детстве, как рассказывала мама, она долго играла с подругами в нечисть, изображая кикимору болотную. И вот теперь какая-то кикимора заманила её в болото, и это совсем не весело, и это совсем не игра.

И нет подруг, чтобы помочь.

Мысль о моём одиночестве перед лицом опасности опять сильно испортила мой настрой. Даже если бы здесь был интернет, не факт, что бывшие дачники согласились бы разговаривать со мной о произошедшем. Я уже на своём опыте знала, что люди, по-настоящему напуганные логически необъяснимым, неохотно делятся своими воспоминаниями и скорее мечтают забыть о произошедшем навсегда, будто и не было этого никогда. Они боятся даже сильнее потусторонней опасности того, что их сочтут сумасшедшими, что они потеряют привычный уклад жизни, что покажутся кому-то глупыми со своим неумением объяснить необъяснимое. Боятся, что их сочтут суеверными, верящими в бабушкины сказки, сумасшедшими. Что перестанут доверять им, что из-за этого они потеряют работу. Пусть уж лучше другие продолжают пропадать в нечистом болоте, зато они спаслись.

Я не могла осудить их. Неужели я сама стала бы рассказывать в школе направо-налево об Анцыбаловке, зная, что большинство поднимет меня на смех? Будут за спиной шептаться, что я чокнутая, а в лицо называть болотницей или кикиморой. Я прямо воочию видела этого гнусного Сашку из седьмого «Г», который при виде меня станет гоготать на всю школу, демонстративно зажимать нос и кричать: «Фу, тухлятиной болотной несёт! Да это ж Кикимора ползёт!» Кому из девчонок хватит смелости после этого со мной дружить? Про мальчишек вообще молчу…

Нет, нельзя об этом думать. Так вообще можно окончательно упасть духом. Плевать на всех Сашек вместе взятых!

Когда начало вечереть, я поняла, что пора закругляться. За всё время, пока я читала дневник Лоскатухина, на улице так никто и не появился, никаких признаков того, что я не единственный житель Анцыбаловки, не возникло. Стояла такая жаркая тишина, какая бывает только в отсутствие человека. Хоть ножом режь.

Всё это было очень неприятно.

Первый раз в жизни я осталась совершенно одна. В городе, в привычной с детства квартире, где известен каждый уголок, где родители всегда оставляют полный холодильник еды и каждые два часа шлют эсэмэски, где всегда есть связь, где за стенкой знакомые соседи, где можно позвать подружек с ночёвкой и тусить до утра с пиццей и киношкой, где, в конце концов, есть возможность выскочить на балкон и позвать на помощь прохожих, оставаться одной в доме на ночь или даже на несколько дней очень даже весело, и всё воспринимается как интересное приключение.

А сейчас мне было очень страшно, хотя все окна я крепко заперла и даже зашторила, к входной двери приставила стул, а рядом с собой у кровати держала лом.

На случай непредвиденного отключения электричества я расставила по комнатам весь запас хозяйственных свечей, найденных на чердаке, и у каждой положила по коробку спичек. Опасность возникновения пожара не так пугала, как вероятность оказаться в доме в полной темноте.

Мама, когда я была совсем маленькой и мне было страшно засыпать без света, всегда успокаивала меня: «Ты боишься не темноты, а того, что не видишь, есть опасность или нет. Но дома у нас никакой опасности быть не может, так что и бояться темноты нечего». Сейчас я тоже не боялась темноты. Вот только это не мой безопасный дом, где каждая вещь знакома. И темнота отлично скрывает опасность, которую я не могу видеть. И как же мне хотелось, чтобы всё оказалось всего лишь кошмарным сном…

Не смотря на жару на улице и духоту в доме, меня постепенно начала бить мелкая дрожь, как от холода. От каждого скрипа, которыми всегда полны старые деревянные дома, я вздрагивала и подскакивала. А холодильник даже подумывала вообще отключить, но потом решила, что в его привычном гуле, наоборот, есть что-то успокаивающее, будто я не совсем одна, будто это какое-то связующее звено с внешним привычным, обычным миром. Смешно конечно: холодильник – связь с миром. Залезть в него и сидеть там, как пингвин, закусывая колбасой и никого не боясь.

Наушники, которыми я обычно отгораживалась от действительности, врубая по кругу любимые песни, теперь валялись ненужные. Хотя именно сейчас реальность буквально требовала забыть её, не слышать ничего вокруг было опасно.

Я уговаривала себя перестать прислушиваться, но продолжала чутко ловить каждый шорох. Когда случайно задетый моей ногой лом с пушечным грохотом упал на пол, я подскочила чуть ли не к самому потолку и заорала что есть мочи. Потом мне самой стало жутко стыдно, хотя никто меня не слышал и не видел.

Я вела себя точно, как в «Скорости звука»!

Но ведь я же не сошла с ума, как девочка из страшилки…

От одного только этого предположения захотелось заскулить и спрятать голову под подушку. Но так точно было страшнее…

Впрочем, если бы я всего-навсего свихнулась, то это бы всё объясняло и возвращало привычную картину мира. Потому что лучше быть обычным психом, которого можно вылечить таблеточками или чем там ещё ненормальных лечат, чем внезапно понять, что все эти сказочки, которые давно переросла, вовсе и не выдумки. Что все эти домовые или кикиморы спокойно себе существуют на самом деле. И жертвы их обречены, потому что в нечистую силу никто здравомыслящий не верит, а значит помощи не дождаться.

Пару минут мне потребовалось, чтобы решиться схватить лом с пола и пристроить рядом с собой, хотя он был не очень-то чистым. Всё казалось, что, если я нагнусь к полу, из-под кровати высунется чья-то лапа и схватит меня за руку. Заглядывать под кровать я не стала, чтобы лишний раз не пугать себя.

Мне хотелось, чтобы раздался стук в дверь и мамин голос стал возмущаться, почему заперто. И одновременно я очень боялась этого.

Мне нужно было в туалет и попить, но я тянула до последнего, потому что безопаснее всего ощущала себя на кровати, с поджатыми ногами, прижавшись спиной к стене.

Свет везде я оставила включённым, везде, кроме маминой спальни. Туда я почему-то боялась заходить больше всего, и дверь в неё закрыла и тоже подпёрла стулом, хотя все остальные межкомнатные на всякий случай оставила распахнутыми. Даже мамин кошелёк не стала возвращать в её сумку, чтобы лишний раз не открывать в спальню дверь. Ничего с ним не случится, полежит у меня на тумбочке.