Татьяна Мастрюкова - Болотница

Переночевав, как обычно, прямо на голой земле, никем не потревоженный, Брусилов, опять окутанный туманом, уже не таким густым, как ночью, прошёл ещё несколько километров и очутился на краю обширного болота, щедро покрытого сочным мхом и лишайником. Срезав себе крепкую палку, чтобы использовать как щуп, он аккуратно продолжил путь, твёрдо уверенный, что скоро выйдет на сушу. Солнце уже подсушило росу и припекало макушку, и туман вокруг почти рассеялся. Виктор шёл от одного торчащего на кочке одинокого дерева к другому, пока вдруг не осознал опасность, скорее на уровне подсознания. Потому что ничего непосредственно опасного вокруг не наблюдалось.

Но, как опытный, знающий человек, Брусилов не мог не заметить настораживающие признаки. Первое – он шёл уже довольно давно, солнце стояло в зените, а туман отчего-то растопился исключительно вокруг идущего человека. Причём так, что сразу не сообразишь подвоха. Вроде глянул по бокам, оглянулся – путь виден, но вдалеке всё равно стоит стена молочно-белого тумана, словно шагая вместе с человеком на равном удалении, держа дистанцию. И ещё один тревожный признак – везде замолкли лягушки, не пищала никакая птица, даже мошка, хотя, конечно, и толклась, как положено, но молчала. Словно в уши ваты набили. Но не совсем плотно, потому как чавканье болотной жижи под своими сапогами Брусилов отлично слышал.

Насторожило и то, что туман, природное явление, с которым за время экспедиции уже свыкся настолько, что не испытывал никаких в отношении его эмоций, стал выглядеть не по-обычному. Брусилов был склонен списать это на собственную усталость, но тут всё равно концы с концами не сходились. С чего ему было уставать? А необычность была в том, что туман, накатываясь хорошо различимыми клубами, словно его мехами выпускают, вставал в ровную стену. И по этой стене периодически пробегали волны, будто это кто натянул полиэтилен и ходит за ним, задевая локтями и спиной. Кто-то высокий, невидимый человеческому глазу.

Интуиция подсказывала, что, не смотря на подходящее для продолжения похода время суток, необходимо срочно сделать привал. Виктор, стараясь никоим образом не показать своего волнения, добрался до ближайшего деревца, означающего твёрдую землю. Здесь он прислонился спиной к стволу, положил карабин на колени, и достал компас. Всё верно, стрелка указывала то же самое направление.

Брусилов вскинул глаза, и ему показалось, что туман будто бы подвинулся, хотя темнее не стало. Не спеша доверять своим чувствам, Виктор Иванович внимательно заметил ближайший ориентир на границе тумана в виде чахлого кусточка, прикинул расстояние, измерив для надёжности ладонью, как фотограф сооружает рамку. И закрыл глаза, не спеша отсчитав минуту.

А когда открыл глаза, то кустик-ориентир полностью поглотила молочная пелена. Тут даже ладонь не понадобилась, хотя он всё равно перемерил. Туман сжался вокруг него.

Прочистив горло, Виктор Иванович поступил так же, как обычно вынуждали обстоятельства, а именно: громко запел бодрую комсомольскую песню, модную в те года.

Очень часто по пути Брусилов пел, читал стихи или просто разговаривал, будто бы с коллегами, репетируя, как будет отчитываться о проделанной работе. И делал это в том числе, чтобы заранее предупредить любого зверя, что он тут, дать им время для отхода. Потому что, если человек появится внезапно, просто пройдёт слишком близко или, чего доброго, вернее, чего худого, на спящего зверя наступит, тогда зверь может напасть.

Виктор даже недоумевал, почему он раньше так не поступил, вместо этого напряжённо вслушиваясь в наступившую тишину. Может быть, из чувства самосохранения, чтобы сливаться с окружающей средой. Такое тоже бывает нужно.

Голос от долгого молчания казался непривычным, хриплым, но песня сработала. Первым делом он услышал ненавистный для любого таёжника комариный зуд прямо рядом с ухом, и с наслаждением прихлопнул кровопийца. За ним, словно по команде, откликнулись лягушки, гукнула птица.

Но не это главное. Брусилов точно увидел, что сужавшаяся, подкрадывающаяся стена плотного тумана отступила на исходную позицию. Ориентировочный кустик невинно торчал, отлично просматриваемый.

Не мешкая и распевая во всё горло всё, что приходило на ум, Брусилов немедленно продолжил путь, намереваясь выбраться из этого неприятного места засветло. Когда туман ещё не был таким густым, он точно видел частокол елей на краю болота. Как бы ни искажалась реальная картина, не так уж и далеко предстояло идти.

Сначала он даже не боялся, уверенный, что это можно объяснить. Перебирал в уме подходящие физические явления. Силу звука, скорость света, преломление, галлюцинации, наконец. Повторил всю таблицу умножения сначала и в обратном порядке. Делил трёхзначные числа.

Но всё же наступил момент, когда солнце стало близиться к закату, звуки вокруг начали постепенно стихать и сходить на нет, а до конца болота расстояние так и не уменьшилось. К тому же, поддавшись приступу объяснимой паники, Брусилов ступил не туда и провалился в болотную чачу, которая немедленно засосала его ногу, чуть не лишив сапога, что равнялось бы катастрофе.

Надо было делать привал.

Разглядев на одной из кочек более-менее сухой валежник, Брусилов направился туда, хотя и пришлось поворачивать обратно. Зато он смог развести, пусть и не с первого раза, костёр, и даже нашёл достаточно хладнокровия, чтобы сварить кашу.

Усталость брала своё, и Брусилов то задрёмывал, опуская голову на лежащий на коленях карабин, то вскидывался и поводил стволом.

А в какой-то момент окончательно проснулся, почувствовав опасность. Когда долго живёшь в тайге, чувства обостряются. Иногда это единственное, чем можно пользоваться. В бодрое состояние его привёл непривычный звук. Нервы были настолько напряжены, что всю сонливость как рукой сняло. Костёр догорал, и Брусилов немедленно подкормил его. И только потом принялся за разбор своих ощущений. Итак, был звук. Чавканье, будто кто-то шёл по болоту, не разбирая дороги, прямо к нему. Какой-то тяжёлый зверь. Туман почти совершенно обступил кочку, служившую геологу привалом, но это был тривиальный, таёжный туман, знакомый и объясняемый законами природы. Разгоревшийся костёр затруднял видимость, но всё же силуэт такого большого животного и так близко вполне можно было бы различить. Если бы он был. Но его не было.

И Брусилова охватило гадкое, сосущее чувство, что если сейчас он начнёт издавать громкие звуки, то это невидимое существо ринется на звук. Именно на звук человеческого голоса, а не на потрескивание костра.

А потом вдруг всё закончилось.

– Будто, – говорил Виктор Иванович, – какая-то пружина внутри разжалась, и я понял, что бояться нечего. И спокойно заснул до самого утра.