Татьяна Мастрюкова - Болотница

В зеркальные поверхности я всячески избегала смотреть.

Я не знала, нужно ли мне хорошенько выспаться или на всякий случай бодрствовать всю ночь, а спать днём, урывками.

Тут взгляд мой упал на прикроватный столик. На видном месте лежал улов из короба с чердака.

Решив, что страшнее, чем уже есть сейчас, мне точно не будет, я взялась за стопку самиздатовских или каких там журналов про паранормальные явления. Если я начну внимательно вчитываться, ещё раз внимательно изучая страницы с закладками, то наверняка найду что-то важное, и, главное, это поможет мне не уснуть и быть начеку.

И точно, буквально во второй брошюре я наткнулась на статью, которую видела, конечно, раньше, но не обратила внимания, хотя она была отчерчена красным карандашом, отмечена аж тремя восклицательными знаками, и вдобавок на полях стояла приписка: « Вот! » Тоже восклицательная. Не смотря на все указатели важности, прошлый раз я пролистнула статью, не читая, потому что начало совсем не заинтересовало меня.

Эту историю поведал мне Виктор Брусилов, старый геолог, мой коллега и давний знакомец. Кого я скрыл за этими именем и фамилией, всякий, кто не понаслышке знает и варится в среде восточносибирской геологии, разумеется, сразу сообразит. Потому как настоящее имя моего товарища, умного, трезвомыслящего, образованного и уважаемого всеми человека мне трепать не хочется. Работал он в Новосибирске уж бог знает сколько времени, годов с тридцатых, не меньше, и за один только свой опыт за глаза прозывался живой легендой. Только за глаза, поскольку человеком был чрезвычайно скромным и все попытки его возвеличить резко пресекал. Коренастый, с простым незамысловатым лицом, Брусилов казался совершенно обыкновенным, даже незаметным. Но это только до тех пор, пока с ним не начинаешь разговор. Он уже покинул наш мир, и спросить разрешение на публикацию его истории мне не у кого. И, поскольку у меня есть подозрения, что я один из немногих, если не единственный, кому он рассказал приключившееся с ним, то постараюсь всё же сохранить некоторую его анонимность.

Рассказал историю мне эту Виктор Иванович за несколько лет до своей смерти. Долго раздумывал, часто замолкал, подбирая слова, качал головой, словно сам не мог поверить в свои слова. Оно и понятно: Брусилов не фантазёр, ярый материалист и атеист, вскормленный советской эпохой со всеми отсюда вытекающими последствиями. Не доверять ему не было у меня никакого резона. Так что передаю вам рассказ старого геолога так, как сам запомнил.

А история, о которой поведу речь, произошла с Брусиловым почти перед самой Великой Отечественной войной, когда его, молодого, двадцатичетырёхлетнего парня отправили выполнять комсомольскую задачу, сформулированную коротко и ясно: любой ценой открыть новые месторождения для процветания родной страны. Работа велась на голом энтузиазме, народ должен был не щадить живота своего, а в ответ не просить ни денег, ни славы. Главное – находи да разрабатывай. Крепи мощь государства. Они и крепили.

Поэтому совершенно обычным делом было то, что Брусилова отправляли в достаточно тяжёлые маршруты, да ещё по малоизвестным местам, совершенно одного.

Работал тем летом Виктор Иванович между Чуной и Бирюсой, где они сливаются с Тасеевой, откуда должен был продвигаться звериными тропами по горной тайге вниз. В этих лесах столько могил, сколько людей здесь никогда не жило. Больше, чем деревень. Староверы, белые, тунгусы – уходили в тайгу и пропадали. А геологи шли, разведывали и возвращались с образцами породы, с золотыми слитками, сдавали во славу советского государства и отправлялись дальше.

Идти приходилось темнохвойной тайгой, уступая дорогу медведям и лосям, рассчитывая только на себя, сквозь полумрак, где нижние ветви и стволы елей, пихт и кедров покрыты серыми лишайниками, через валежник, ковром поросший мох с густыми зарослями черники и кислицы. Упавшие и полусгнившие стволы деревьев образуют местами непроходимые завалы. По утрам в сибирской тайге холодно, мокро, туманно, идти тяжело. Зато всегда можно приготовить на костре, подстрелив для котла тетерева или зайца, и тогда сварить кашу уже с мясом, на муке и воде замесить лепёшки. Связи не бывало по нескольку месяцев, да и та односторонняя – оставишь в ближайшей деревне весточку, что жив и работоспособен, и то хорошо.

К тому моменту Брусилов прошёл уже около семисот вёрст, иногда неделями не слыша человеческой речи. Привык к тайге, приспособился, спартанские условия не тяготили его, он не чувствовал себя одиноким, потому что постоянно был занят делом. И шёл всегда внимательно, пока не становилось совсем темно, и записи на образцах и в дневнике вёл аккуратно. Спал прямо на земле, подстелив лапник, готовый в любой момент вскочить и дать отпор опасности. Да и бояться особо нечего было. К зверю если не лезешь, не нарушаешь негласный закон, то и он тебя не тронет без нужды. А шанс встретить лихого человека в этих местах равнялся нулю.

По маршруту должна была быть деревня, где можно было освободить рюкзак от полутора пудов каменных образцов и передохнуть, и вновь через тайгу добираться до обнажения пород в верховьях местных малых речек, а там и к следующей жилухе, то есть человеческому жилью.

Деревня была, самая обычная, с обычными деревенскими звуками: коровьим мычанием, собачьим лаем, голосами переговаривающихся издалека, пользуясь тишиной сельского вечера. Девичьи стайки, парни, спешащие познакомиться с чужим – такая приятная картина для глаза, замыленного бесконечной безлюдной зеленью тайги.

Брусилов удовлетворил любопытство деревенских, обстоятельно переговорил с местным начальством, обзавёлся необходимой провизией и, отдохнув денёк, собрался идти дальше. Конечно, он не скрывал ничего и на подробные вопросы отвечал так же подробно, что никогда не бывало лишним. В таких глухих местах трудно переоценить опыт местных охотников, хоть и не углублявшихся в лес больше надобности, а всё же знающих таёжные особенности и характерные повадки окрестных зверей.

Больше из вежливости показал старожилам карту с проложенным маршрутом, поинтересовался мнением хозяев. Только они в один голос предлагали короткий путь, однозначно более удобный, заменить длинным да извилистым. Брусилов, опять-таки, из вежливости покивал, на словах согласился, а сам решил от заранее проложенного маршрута не отступать.

Выходить поутру приходилось в зябком тумане, карабин на плечо, и идти к сырости и холоду, покуда не встанет солнце и не подсушит мох, в дебри, ещё более после гостеприимной деревни кажущиеся мрачными. Сквозь зудящий комарами кустарник шла хоженая тропа, по которой двигалось легко. И уже к вечеру Виктор вышел на распутье, где местные решительно рекомендовали ему идти в обход. Только вот комсомольцам не пристало бояться трудностей, и Брусилов двинулся по намеченному ранее пути, где хоженая тропа обрывалась и переходила в корявую тропинку, скорее проложенную зверьём.