Алексей Баев - In carne [СИ]

Короче, и с вокзала не уехать.

Что ж, есть еще варианты. Например, от метро «Проспект Просвещения» бегают маршрутки до Токсово. А оттуда, как вариант, поймать попутку. Или там-то электрички должны ходить?

Но кто-то определенно очень не хотел, чтобы Шура попал на манившую его лысую гору. Метропоезда шли только до «Удельной». Дальше, говорил народ, возмущенный транспортным беспределом, какое-то задымление. Пришлось выбираться наружу и пересаживаться на трамвай.

В общем, к «Просвету», недалеко от которого, кстати и находилась Шурина квартира, в которой Стрелин жил с дедом, удалось попасть только к одиннадцати. И ничего бы, но оказалось, что «пазики» до Токсово сегодня не ходят — у хозяина маршрута возникли проблемы то ли с гаишниками, то ли с налоговой… Беда, в общем.

Оставалось два пути: брать такси за кучу денег — путь-то предстоял неблизкий — или отправляться домой.

Домой не хотелось. Такси? Черт, дорого. Но не дороже денег, правда?

И тут Шуре в первый раз повезло. На поднятую руку почти сразу остановился старенький «москвичок». Дедок, сидевший за рулем, ехал на дачу в Матоксу. Отлично. Как раз по пути. Еще и от честно заработанных отказался — Стрелин всю дорогу развлекал старикана веселыми историями.

Казалось, пошла пруха. От «места высадки» пешком километров пять-шесть. Разве это расстояние для тренированного молодого человека? Настроение поднялось. Но ненадолго. «Пруха» как началась, так и закончилась. Резко.

Пройдя по проселку метров пятьсот, Стрелин с печалью обнаружил, что дальше ему не пробраться, как бы ни хотелось. «Скоропостижная» жара успела растопить лесные сугробы, но вода в почву уходить пока не торопилась. Впереди раскинулось настоящее озеро. Холоднющее. А лысая гора манила к себе, вздымаясь над верхушками сосен. Манила и склонами, и радугой. Только теперь это чудо природы таковым не выглядело, хоть смотрелось потрясающе. Пока ехали, прошел дождик, а сейчас из-за туч проглядывали первые лучи солнца.

Что тут поделаешь? Оставалось одно — возвращаться домой и заниматься другими делами в ожидании лучших времен…

Шура, голодный, грязный и измученный, ввалился в свою квартиру уже заполночь. Встречать вышел дед. Опять у старика бессонница.

— Ну что, лягуш-путешественник, как там наша таинственная гора? Ждет, как парусник надежды, или обвалилась, словно вера в людскую добродетель? — улыбнулся Иван Павлович.

Шура накануне говорил, куда собирается отправиться.

Дед, ожидавший внука лишь к вечеру следующего дня, смотрел не без удивления.

— Что-то случилось, балбес?

— Слушай, так жрать охота, что выпить не с кем, — отмахнулся Стрелин-младший. — В душ слажу, после поговорим. На ужин что готовое есть?

— Пельменей могу сварить, — ответил Стрелин-старший. — Будешь?

— С удовольствием…

На столе кроме тарелки и хлебной корзинки стояли чекушка с рюмочкой. Но пить не хотелось.

— За ужин спасибо, а водку не буду, — сказал Шура. — Прости, дед.

— Ничего страшного, — ответил тот. — Наоборот. Правильно.

Пельмени оказались премерзкими, но обильно политые сметаной проскакивали в горло пулями. Ничего, с голодухи и не такое съешь. Дед, устроившись напротив, говорил.

— А ведь ты знаешь, Саш… Давеча рассказывал мне про гору ту, да про дом, я кой чего вспомнил. Бывал я в тех краях, еще в финскую кампанию. С местными разговаривал. Один из них, косоглазый, как сейчас помню, рассказывал, что, дескать, жил там когда-то некто Мартынов. Олег Прокопович, кажется. Не слыхал?

— Не-а, — покачал головой Шура. — Кто это?

— Мартынов? Да царский чародей. Чернокнижник ее величества Елизаветы Петровны. Известная в свое время личность. Дружил с Варфоломеем Растрелли.

— С архитектором что ли? — в глазах Стрелина-младшего мелькнул огонек любопытства.

— Ну, — кивнул дед.

— И чем этот чернокнижник славен? — спросил Шура.

— Да многим, — ответил Иван Павлович. — И на трон дочке Петра помог взойти, и от врагов тайных ее охранял, и будто бы к Янтарной комнате какое-то отношение имел.

— Так Растрелли ту комнату и смастерил, насколько я знаю, — сказал Шура.

— Скорее доделал, — поправил дед. — Она, к слову, не просто красоты необычайной была, жаль пропала… Хранила какие-то мартыновские заветы… Ты, кстати, знаешь, внук, что мы с тобою потомки Растрелли?

Шура оторвался от тарелки и пристально посмотрел деду в глаза.

— Ой ли? — недоверчиво спросил он.

— Нет, доподлинно не известно, — хитро прищурился Иван Павлович. — Однако батюшка мой кое-что рассказывал. И фамилию после революции поменял. Я сам, Саш, старую метрику видал. Надо поискать. Где-то должна быть. В старом портфеле с документами, скорее всего.

— И что там в этой метрике? — теперь Шура чуть не подпрыгивал от нетерпения.

— Как что? Старая наша фамилия, — улыбнулся дед.

— Растрелли? — обалдел Шура.

— Чуть по-другому. Растрелины. Ну, так ведь у нас на Руси вечно все меняют, под себя затачивают. Чтоб из толпы не выделяться. Иностранцев никогда особо не жаловали. А так вроде и свои, русские…

Очень давно, когда Ии Ато еще не был ни верховным жрецом Египта, ни сирийцем Агефом, ни даже финикийским градостроителем Лонто, явилось ему видение. Среди безлюдных и незнакомых лесистых холмов, укутанных мягким пушистым снегом, росло удивительное древо. Невиданное и странное — все белое. И ствол, и ветви, и листья, словно отлиты из серебра. В небе над деревом появилась радуга, но не простая, а будто сотканная из парчи — настолько она была густая и плотная, яркая и насыщенная цветом. Радуга опускалась все ниже и ниже, пока не коснулась кроны дерева. Тогда края ее начали сходиться — медленно, но неуклонно — и, наконец, образовали гигантскую петлю. Петля все расширялась и расширялась, спадая ниже, а потом, достигнув подножия холма, начала затягиваться. Да с такой неумолимой и грозной силой, что казалось, вот-вот и радужная удавка сдавит возвышенность, задушит, земля не выдержит и вытолкнет из себя белое дерево. Как пробку из амфоры. Как гной из созревшего фурункула… Однако петля вдруг ослабла, опала, а потом и вовсе превратилась в разноцветный туман. Древо же, на котором до сего момента не шелохнулся ни один листочек, взмахнуло ветвями и зазвенело. Белый ствол пошел черными и коричневыми прожилками, листья начали наливаться зеленой влагой, оживать. Налетел сильный ветер, который унес остатки неживой белизны, а вместе с нею оторвал от ствола большой кусок коры, открыв взору дупло. Черное, горячее, пышущее жаром. Из дупла вылез наружу нагой младенец — мальчик ли, девочка, было не разобрать. В одной из крохотных своих ручонок держал он большую черную жемчужину. Та вдруг выскользнула, из маленьких пальчиков, упала на каменное плато и покатилась. А когда остановилась, вспыхнула ярким разрывом и исчезла, оставив заместо себя глубокую пещеру, отвесно уходящую вниз. Из норы бил в небо пурпурный луч, рождая где-то там, над облаками, новую радугу, пока еще невидимую, но уже ощутимую… Зрелище завораживало, душу захлестнула радость.