Алексей Баев - In carne [СИ]

А в голове фараона громом раздавались слова страшного зверя: «Ищи. Найдешь истинный смысл… Он в покое. Покой в тебе. Ты в Нефертити… Нефертити в тебе, Эхна. Но тебе не дано постичь, пока не потеряешь… Иди же. Иди по дороге познания, какой бы тяжелой она не казалась…»

И он отправился на зов. Но не так легко, как его луноликая Нефертити. Видать, та что-то знала… Фараон бился. Сражался с сомнениями и страхом. Пока, наконец, победил. Пусть и не скоро. Да, еще несколько лет живое его тело его было на земле, однако душа…

Изумруд, так и оставшийся в царской тиаре с того самого дня, когда ушла царица, начал покрываться мелкими и солеными на вкус каплями. Казалось, камень жил. Жил и страдал, оплакивая чистые души Нефертити и Эхнатона.

А может, и не казалось…

«Такая вот безрадостная история».

Камень закончил свой рассказ и покрылся испариной. Словно живая тварь.

Удивительно, но Инкарнатор говорил. Не писал на гладкой своей сверкающей грани разные слова, а разговаривал настоящим человеческим языком. Правда, слов он не произносил, а как бы вживлял слова в голову холопа. Но вживлял бойко и ясно.

«Запомни: Али Шер — зло. И нет другого зла на Земле. И не доброе оно, не полезное, как говорит Мартынов, а самое обыкновенное. Простое. Жестокое и подлое».

Удивительно, но Тихон был абсолютно спокоен. Немного обескуражен, что самоцвет не просто ожил, но и разоткровенничался. Однако все-таки спокоен. Не было в душе его ни страха, ни, наоборот, чувства обладания какой-то неведомой силой ли, властью ли. Да изумлялся-то холоп не тому, что Камень знает человеческую речь, а самой повести. И глубокому смыслу, в нее заложенному. Да… Диковинно.

Диковинно… И слов иных не найти. Сам видал, как бирюк издох. Лапы-то, что сухие ветки были. А потом вдруг ожил да явился в подземную залу. Нет, что-то нечисто тут. Али лжет кто? Марта-Морта? Камень Инкарнатор? Али Шер? Старик Прокопыч? Мож, все сразу? Твари-то, как на подбор, хитрющие. Не исключая Мартынова. Один, ишь, бабой притворился, красавицей. Совратил еще, погань проклятая. И то не сон был вовсе — вон телеса-то как после любови гудят да синячищами покрыты. И то самое чешется, хоть и стерто чуть не в кровь. Всем бы такие сны снились. А самоцвет? Коль не он говорил, откуда знания пришли? Про бедного царя египетского, жену его несчастную, про белый град Ахетататон? Откудова простому русскому мужику о таких страстях древних знать? Да еще и басурманских…

Тихон совсем запутался. Кому верить? Сердце ж однако говорило — Мартынов тут вовсе ни при чем, не в счет значит, а Камень не лжет. Он один из чудесной троицы душу действом не колыхал. Да и Марта-Морта, хоть и злом ее назвали, все одно приятной казалось. Дурой, конечно, весельчихою с бесовским повадками. Нет, головы рубила — то неприятно. Ну, так ведь не люду православному, своей же нечисти. И понарошку. Там же призраки только и были, в зале-то. Нет? Стало быть, небольшой грех.

Лишерка ж мартыновский натурально темная лошадка. Хучь и белый бирюк. С одного первого взгляду заметилось — вражина. Ох, тогда еще не понравился он Тихону. В избу зашел, а глазищами своими туда-сюда. Зырк-зырк-зырк, зырк-зырк-зырк. Что б стянуть, пока все в сторону отвернуться? Вор и есть. Негодная зверюга…

Да пора уж домой возвертаться. Утро вечера мудренее. У Ольги хорошо, слов нет. Тепло и надежно. Надо б у ней самоцвет сховать. Аль найдут? Утащат? Да нет, нечего страшиться. Сам Мартынов в руки брать такое сокровище поостерегся. Не притронулся даже. Мол, пускай, Тиша, у тебя Изумрудная Скрижалия покамест побудет. Чем-то ты ей симпатичен, коль сразу не убила. Во сбрехнул! Ахрамей Ахрамеич, помнится, аж присвистнул — с ума вы тут все посходили?

Сумерки сгущались. Тихон шел пешком, хоть хозяин и дал монетку на лихача. Но уж больно погода стояла дивная. Слободские парня не обижали. Знали, что женишок Ольгин.

Тиша уж на Фонтанку свернул, Першпектива невдалеке дворцами замаячила — до дому не больше версты — вдруг путь преградили. И кто! Ну, дает, антихрист! Это ж посреди самой столицы.

По-всегдашнему скалясь, посреди дорожки замер он. Лишерка. Или как его? Али Шер? От такого вдруга, Тихон чуть о дорожный камень не споткнулся. Чрез плечо сплюнул, да трижды перекрестился. Не помогло. Не рассеялось видение.

— Те чегось тута надобно, морда бирючья? — переминаясь с ноги на ногу, спросил холоп. — На дороге ж стал. Отыдь, окаянный, чтоб тя черти съели!

Волк послушался. Пропустил. Правда, поплелся следом, шагов на десять только и отстав. Тихон решил внимания не обращать. Глядишь, до дому дойду, а там дверь дубовая, да и Мартынов покамест у Ахрамей Ахрамеича гостит. Небось, Лефорта позвали, столовничают в пылище неубранной. Ох, Ахрамей Ахрамеич… Пропасть тебе без холопа Тихона. Сам не ведаешь, что творишь, отпуская слугу верного на волю вольную. А ну как в слободку перееду? Пропадешь ведь, барин. Без ежечасной-то заботы. Эх, бабу б ему найтить душевную. У Ольги, что ль, подмоги испросить? У них там сводня одна по суседству…

Вот и знакомая дверь. Закрыта изнутри. В прихожей зале темно. Ничего, черным ходом пройдем. Он на вислом замке, а ключ-то туточки, на шейной веревочке возле крестика. Чай, Господь схоронит…

Тихон снял уж замок, да почуял вдруг тяжелый взгляд на спине. Словно кто дубиною меж лопаток ткнул. Обернулся. Ах ты ж, ворог. Не отстал? Ну, сиди, сиди. Сей же час Мартынову скажу, он тебя и встретит.

Задвинув изнутри засов, Тиша пошел во второй этаж, в гостиную, откуда слышались громкие голоса и смех. Угадал. Антон Иванович тут как тут. Опять на чарку заглянул, да второй штоф, небось, приканчивает. Обычное дело.

— Доброго вам вечеру, господа, — став в дверях, поклонился Тихон. — Всего ли хватает? Меланья-то спит в тако время. Закуски какой надо? Аль вина еще поднесть?

— Валяй, Тишка, — отозвался Лефорт. Иван Антонович был весел и не так уж пьян. — Доставь и вина зелена, и капустка вон подъедена. Рыжики есть еще? Нет, грибов не надо. И мясцо пока в избытке. Ничего пока более. Господа?

— Ступай, Тихон, — махнул рукой Растрелли.

Тиша спустился в кухонку, достал из погребка под полом штоф и вынул из кадки пару заквашенных ломтей. Капусту тут же настрогал тоненько, лучком сдобрил, зеленью, в плошку сложил. Кинул пригоршню брусники моченой, перемешал. На поднос все поставил. Посмотрел. Нет, чего-то не хватает. Яблок подать? К вину-то? А то так ведь и сморщатся, не ест никто. Жалко. Дрянной, а провиант…

Выставив все на стол, разлив по чаркам хмельное, замер Тихон. Вспомнил про волка.

— Олег Прокопыч, — обратился к Мартынову, — там, за черною дверью животное ваше дожидается. То, что подохло… Токмо натурально живехонькое. Ух! Зенки у яво… Жуть!