Кортни Коул - Люмен

– Это должна быть я или Финн, чтобы вернуть все на свои места.

Молчание Дэра я воспринимаю как знак согласия.

– И ты выбрал Финна. – Мои слова слетают с губ очень медленно. – Ты выбрал Финна, позволив ему умереть. Снова, и снова, и снова.

– Финн сам выбирал смерть снова, и снова, и снова, – настаивает Дэр. – Он сам выбирал роль жертвы, но ты каждый раз продолжала все менять. Вы с ним как Кастор и Поллукс. Вы любите друг друга до смерти, и Вселенная готова заставить любого заплатить за это. Ты должна поставить точку в этом бесконечном круге.

Лицо Дэра выражает страдание, нестерпимую боль, что перекликается с моими собственными ощущениями: мое сердце разбито, оно трещит по швам.

– Но мой брат… – шепчу я, – ты желал ему смерти. Но ведь на самом деле ты любишь Финна.

– Да, люблю, – соглашается он. – Но я не мог выбрать тебя, – просто отвечает он и протягивает мне руку, но я отталкиваю ее.

– И каким-то чудом мне каждый раз удавалось все изменить, я возвращала его к жизни силой своей любви. Я люблю его больше жизни. И каждый раз тебе каким-то чудом удавалось все испортить и убить его снова.

– Я не убивал его, – спорит со мной Дэр. – Финн сам выбирал смерть. Потому что он всегда знал, что Судьба существует. Наваждение, рок, провидение – называй как хочешь. И это была его Судьба.

Глаза Сабины, как всегда, всеведущие и очень темные.

– Ты должна позволить случиться тому, что должно, девочка, – говорит она. – Меняя события, ты только продолжаешь пытку.

– Мне плевать, – холодно говорю я. – Мне плевать, если вы будете страдать вечно и даже если вся Вселенная полетит в ад. Ничто не имеет значения, кроме Финна.

Дэр потрясен, но, кажется, он начинает меня понимать, наконец, наконец, наконец.

Финн – вторая половина меня. Я не выживу без него.

– Все в этой семье должны платить по счетам, – заявляет Сабина, не двигаясь с места, – этого требует Вселенная, чтобы гармонизировать правильный ход вещей. Один к одному к одному. Оливия уже заплатила свою цену. Теперь же ты должна заплатить свою.

Внутри меня пустота.

Я абсолютно одинока.

Я напугана.

И мои намерения крайне серьезны.

Финн не будет жертвой.

Я люблю Дэра, я люблю жизнь, но моя жизнь – это мой брат. Он для меня все. Он всегда был для меня целым миром.

Дэр откидывается на спинку кресла и наблюдает за тем, как я дотрагиваюсь до пальцев Сабины. Его темные-темные глаза – это последнее, что я вижу перед тем, как комната начинает бешено вращаться, и от этого кружения меня так сильно тошнит, что мне приходится закрыть глаза.

Когда я открываю их, я одна.

Я бреду по Уитли меж окутанных туманом болот, вдыхая влажный утренний воздух, и что-то тянет меня, тянет меня, тянет меня к усыпальнице.

Я открываю дверь, и меня окутывает запах затхлости, тьма и… я вижу имя Дэра.

Написанное на стене.

Адэр Филипп Дюбрэй.

Вокруг разбросаны цветы, и в комнате я не одна.

У захоронения стоит женщина в капюшоне, она плачет, прижавшись лбом к камню.

Она поворачивается ко мне, и я вижу ее черные глаза. Глядя на меня, она всхлипывает.

– Это сделала ты, – говорит она, – ты убила его. Это должна была быть я. На его месте должна была быть я.

В усыпальницу заходит Сабина и берет Оливию за плечи, провожая ее к дверям. Однако она все же бросает на меня прощальный взгляд через плечо: на ее лице растягивается ужасающая улыбка от одного уха до другого. К моему горлу подкатывают рыдания.

Я всхлипываю над могилой Дэра, потому что, даже несмотря на то что он все знал, несмотря на то что был готов поставить на карту жизнь Финна, он оказался такой же пешкой в этой игре, как и я. И я люблю его, люблю его.

В мавзолее становится темно, и я плачу до тех пор, пока у меня не иссякают силы, пока у меня не заканчиваются слезы, пока все мое тело не становится безвольной и мягкой субстанцией.

А затем я засыпаю, и забытье забирает меня в свои объятия. Голова идет кругом, кругом, и когда я наконец открываю глаза, мои воспоминания снова испаряются. Что-то изменилось. Изменилось все.

Я смотрю на Сабину.

Мы находимся в ее таинственной комнате, и я уже была здесь, уже была здесь.

Она усаживает меня в кресло, берет за руки и пристально заглядывает в мои глаза.

– Финн жив, – медленно произношу я, и эти слова, эти слова, эти слова…

Я уже говорила их когда-то.

Когда-то я уже была здесь.

Я пытаюсь зацепиться за эти факты всеми силами, а старуха покачивает головой.

– Но он уже умирал.

Она опять кивает, и следующие слова выливаются из меня неосознанно, словно я просто играю роль в пьесе.

– Тот парень в капюшоне, которого я все время вижу… всю мою жизнь… все это время это был брат Дэра.

Слова.

Слова.

Я уже была здесь.

Я помню. Я помню.

Я вспоминаю, что случилось в комнате Сабины, ее роль, которую она во всем этом сыграла, то, как она натягивала веревочки, чтобы получить полный контроль над Дэром, и о том, что все, чем она обеспокоена, – это исполнение древнего цыганского пророчества, по которому Финн должен умереть, а я – предать его, просто позволить этому случиться.

В дверь врывается Дэр, и я знала, что это случится, за несколько секунд до этого. Он снова жив.

Он жив.

– Уходим отсюда, Калла, – зовет он меня, и на этот раз я пойду с ним.

Я вижу вину в его глазах и печать стыда на его сердце, но это уже неважно. Все равно я иду вместе с ним. Потому что он пешка, и я тоже – пусть же лучше мы будем пешками вместе.

Он тянет меня к выходу, но Сабина цепляется за меня своими когтистыми пальцами, и ее глаза, ее глаза: они прожигают меня насквозь.

– Вы не можете просто сбежать! – властно произносит она, делая выпад вперед. – Смерть предрешена. Жребий брошен. Ты должна знать об этом, дитя. Твой брат должен был умереть уже давно. Появившись на свет, ты должна была выполнить здесь свою миссию, потому что ты наследница Иуды. Ты должна была принести своего брата в жертву, предать его. Но ты не сделала этого. Снова и снова ты предавала саму Вселенную вместо своего брата, ты спасала его. Смерть хочет забрать твоего брата, и ты не сможешь помешать этому.

Дэр утягивает меня прочь по коридорам, сквозь мрак и тьму, и я чувствую тепло его руки. Мне так страшно!

– Мы пропали! – почти плачу я, потому что сейчас мне это кажется единственной возможной правдой.

– Нет, не пропали, – спорит он. – Я умру за тебя, Калла. Я готов.

Мое сердце падает в самые пятки от одной только мысли об этом.

– Я не могу снова остаться без тебя, – говорю я, и это действительно так.

Но это такая же правда, как и то, что я не смогу жить без Финна. А как говорит Сабина, кто-то из нас должен умереть, а Финн должен был погибнуть уже давно.

– Смерть предрешена, – добавляю я, и мои собственные слова кажутся лишенными всякой надежды.