Тёма Шумов - Тиховодье

– Максим, – часто и громко застучала кровь в сонной артерии на шее. По лицу разлился жар.

Металлическая дверь выглядела плачевно, с облупившейся, отвратительного поносного цвета, краской и отогнутыми краями. Создавалось впечатление, что ее уже не раз вскрывали. Штукатурка по краям осыпалась огромными кусками. От угла к потолку шла длинная и глубокая трещина. Номерка не было, судя по всему, он давно отвалился, но под цифрами остался участок с более темной эмалью. Так же не было и ручки. В том месте, где она когда-то была, находилась заклеенная с обратной стороны скотчем полусантиметровая сквозная дыра.

Кнопка звонка, небрежно замазанная побелкой, казалась такой же старой и ненадежной, как и дверь. Она надавила на нее и не услышала ни звука. Надавила еще пару раз. И только после этого увидела торчащие из-под коробки звонка оголенные провода.

Звонок не работал.

Она потянула за край створки, не особо надеясь на чудо, но дверь легко распахнулась.

– Макс…

Перешагнув через порожек, Катя оказалась в полутемном достаточно широком для советской планировки коридоре. Лампочка без абажура в старом черном патроне, свешивалась на алюминиевом проводе между дешёвых потолочных плиток. Потертый пол, изношенная дорожка, прихожая с рядом вешалок. На крючках висели две куртки – кожаная и «пилот». Под ними стояла пара кроссовок. Напротив прихожей, по сторонам от овального зеркала с полкой, находились две двери. Одна была приоткрыта и вела в ярко освещенную комнату. Катя увидела часть висевшего на стене ковра и спинку зеленого дивана.

– Максим, – она толкнула дверь и сделала нерешительный шаг.

Комната выглядела аскетично. За кроватью, застеленной покрывалом с машинками из мультфильма «Тачки», стоял желтый торшер, у стены напротив, на комоде небольшой плоский телевизор Panasonic. Рядом письменный стол с огромным архаичным ноутбуком. За ним двухстворчатый шкаф под одежду и книжный шкаф. На средней полке в последнем в пластиковых рамках находились две выцветшие фотографии.

Одну из них она узнала сразу. Лишь несколько минут назад, она вспоминала, как они делали ее в фотокабинке на выходе из парка аттракционов. Максим, улыбался. Он был счастлив, для того чтобы понять это, не надо было иметь шестое чувства или уметь гадать по лицам.

Но что-то в этой фотографии было не так.

Катя открыла дверцу и взяла рамку в руку. Пластик оказался пыльным и липким.

Мороженное в руках Макса на половину растаяло, как и тогда. Она отлично помнила, как выбирала в качестве фона картину с пальмой и океаном, за их спинами. Волосы на голове сына были взлохмачены. Расстёгнутая верхняя пуговица на поло. Все соответствовало ее воспоминаниям. Она даже обнаружила красный изогнутый полумесяц царапины на запястье сына, ту которую оставил ему соседский кот за день до этого. Она заживала долго и с трудом, потом Екатерина даже испугается, не попала ли туда инфекция.

Так что же не так? Почему ей кажется, что между изображением на фото и изображением сохранившемся в ее памяти есть разница?

Цвета?

Да в реальности они казались ярче и пронзительней. Но дело было не только в них. Цвета – не могли вызвать того ощущения диссонанса, что она чувствовала, разглядывая фотографию.

Катя оторвала взгляд от сына и присмотрелась к себе. Клетчатая приталенная рубашка, распущенные волосы, золотая цепочка с кулоном в виде змейки. Рука не произвольно протянулась к шее, и она с удивлением нащупала кулон в ложбинке между ключицами. Странно, она могла поклясться, что не надевала его утром перед тем, как пойти на прогулку с Максом. Не надевала она его и в тот день. Кулон уже долгое время лежал в старой деревянной шкатулке у дальней стенки нижнего ящика в ее прикроватной тумбочке вместе с остальными подарками от ее мужа.

Золотая змейка с глазами из кристаллов Сваровски. Отвратительный пучеглазый урод. Александр преподнес его в первый год их совместной жизни, вернувшись домой, после того как провел ночь в игровом развлекательном центре «Джокер». Это была их первая ссора. Он встал перед ней на колени и попросил всегда носить этот кулон, чтобы он помнил о том, какая он неблагодарная скотина. Выглядело все это неискренне, неуклюже и искусственно, как пластмассовые цветы. Но она приняла подарок и даже какое-то время носила его.

Почему же на фото и на ней сейчас этот ужасный, отвратительный, безвкусный кулон?

И тут до нее дошло. На фото была не она. Это был ее двойник. Такой же, как на фото газетной вырезки на стене в школе.

– Ты, белобрысая сука – обратилась она к своему двойнику. – Это ты украла мою жизнь и мою память?

Ее руки затряслись. Стены дернулись и закачались. По полу пошли волны.

– Вода. Кругом вода. Это все твоих рук дело? Ты все это сделала специально, чтобы украсть у меня сына. Я ненавижу тебя!

Ее двойник на фото не улыбался. Его губы изогнулись чуть больше, чем следовало и Катя поняла, что он усмехается. В его гримасе читалось превосходство и брезгливость. Так смотрят на раздавленного отвратительного таракана.

– Ненавижу! – она, размахнувшись, швырнула фотографию.

Ударившись с глухим звуком об участок стены не покрытый ковром, рамка треснула и упала за спинку дивана.

Она посмотрела на вторую фотографию, – незнакомый молодой человек лет двадцати в кафе, темное помещение, яркие разноцветные пятна светомузыки. На его шее висит девушка. Ее руки сцеплены у него под затылком, но парню она совершенно безразлична. Его взгляд затравленный и пустой. Он смотрит на что-то позади фотографа. В этот самый момент он пребывает где-то совсем в другом месте.

Капелька пота блестела у девушки под ухом. Тату дракона выглядывало над приспущенным на плечо топиком. Пирсинг, темные волосы, стрелки у глаз.

– Боже, – она узнала ее. Она видела все это совсем недавно в своей прошлой жизни, когда покупала радлер.

От живота вверх по пищеводу поднимается тошнотворный комок. Хоровод лиц. Часть из них она уже узнает – Юля, Рустам, Дима, незнакомый парень с этой фотографии. Среди них оказывается даже доктор Гаврилов, с рекламного щита на обочине проспекта. Он говорит что-то про агнозию, про симптом двойника в зеркале. Потом он исчезает, его место занимает Юля, – пойдем потанцуем – ее влажные полные губы тянутся к ней, но в следующий миг перед ней Рустам, раздраженно качающий головой.

Она опирается о шкаф, чтобы не упасть. Все события этого дня, начиная с того момента как она очнулась под дождем на набережной, рассыпаются перед ней, как фрагменты единой мозаики. Они теперь кажутся связанными так, что, в конце концов, не должно остаться ни одного не пристроенного. Каждый встреченный ей человек, каждая граффити на стене – все они должны стать лишь частью одной общей картины.