Марк Олейник - Семь рек Рима

Я в очередной раз подумал, что в этом мире очень тихо. Хотелось любого звука, жужжания, скрипа, чириканья. Ничего.

— Почему они молчат? — спросил я.

— Потому что им нечего сказать, — ответил Харон и махнул рукой.

Люди, до этого стоявшие в беспорядке, стали быстро перемещаться, и через какое-то время перед нами встало множество колонн.

— Пойдем, посмотришь, — Харон хлопнул меня по спине. — Сейчас легионы теней будут переходить через реку Коцит. Называется «рекой сожалений». На ней происходит окончательное прощание с земной жизнью. Тени, понятно, плакать будут. Угадай, что за вода в этой реке.

— Неужели слезы?

— Правильно, — Харон споро стал спускаться по склону холма.

Я поспешил за ним. Наконец мы оказались вблизи теней. Бледные, они стояли, не шевелясь, глаза у них были открыты, и оттуда действительно без перерыва лились слезы. Тени были разного возраста, но, к моему удивлению, пожилых было совсем мало. Мы шли вдоль бесконечных рядов, и прямо на наших глазах выглядевшие до этого стариками превращались в молодых, лет тридцати-тридцати пяти, людей. Я с недоумением посмотрел на своего спутника.

— Что происходит? — спросил я его.

— Мы же не на земле, — ответил он. — Здесь не может быть старцев и младенцев, просто потому что здесь нет времени. Поэтому все приобретают средний возраст, который уже будет навеки.

Мы подошли к реке. Зеленая ее вода была прозрачной, и видно было, как на дне шевелятся длинные плети пышных трав. Харон повернулся к теням и сделал повелительный жест. После этого он ступил на воду и пошел по ней на другой берег. Я замешкался и стоял у кромки воды, не решаясь последовать за моим провожатым. Харон обернулся.

— Смелее, — крикнул он мне. — Иди смелее. Ты, конечно, еще не умер, но ты ведь со мной.

В этот момент что-то холодное коснулось моей спины, а следом обеих рук — бледные холодные рыдающие тени обступили меня со всех сторон! Ужас, который я испытал в этот момент, сложно с чем-то сравнить. Не раздумывая ни секунды, я ступил на зеленые воды Коцита и быстрым шагом, почти бегом, бросился догонять Харона.

Вот и долгожданный берег. Приблизившись к нему, я неожиданно обнаружил, что навстречу мне идет мое собственное отражение. Позади него виднелись отражения многочисленных теней. Было такое ощущение, что там, где заканчивалась вода, вдоль всего берега было выстроено гигантское зеркало.

— Это и есть зеркало, — ответил Харон, когда я спросил его. — За Коцитом каждую из теней ждет суд, отчего они, собственно, и плачут — ведь никто точно не знает свой приговор. А попасть на суд может только тот, кто навсегда распрощался с земной жизнью. Для этого тень входит в свое отражение — с этого момента она твердо знает только то, что она тень. Только тень.

Мертвые, огибая нас, подходили к зеркалу, делали шаг и как будто проваливались в зазеркалье, после чего поверхность вновь становилась гладкой. Они шли и шли, и не было им конца.

— А суд долго длится? — спросил я.

— Да нет, — Харон тронул себя за нос. — Долю секунды. Про человека здесь и так все известно.

Внезапно я обнаружил две одинокие мужские тени. В отличие от остальных, они не спешили к зеркалу, а просто стояли и озирались.

— А это кто? — поинтересовался я у Харона.

— Можно сказать, твои попутчики, — он подмигнул мне. — У них умерли жены, подруги — возлюбленные то есть. Вот они и совершили самоубийство. В расчете, так сказать, на встречу.

— И что же? — сердце мое вздрогнуло.

— Глупости все это, — отрезал Харон. — Глупости и маета. Раз ты умер — попадешь на суд, других вариантов нет.

— Но они же могут встретиться?

— Могут, — покивал Харон. — Конечно могут, если только суд не разделит их навсегда.

— Но, — продолжал настаивать я, — если умереть сразу вслед за любимой, можно ведь оказаться рядом еще на том берегу.

— Повторяю, — Харон криво усмехнулся. — На суд каждый является лично и отправляется в то место, которое укажут, безо всяких рассуждений. Здесь как во время войны — кто в эвакуацию, кто на фронт, а кто в детский дом. А встретиться, да, теоретически можно. Встречаются же люди на земле.

Он потянул меня внутрь зеркальной преграды, за которой оказалась обширная площадь, выстланная зеркалом. Невдалеке ее перегораживала еще одна высокая, до самого неба, зеркальная стена. Тени заходили в нее и пропадали.

— На комнату смеха похоже, — сказал я. — Что за стеной — зал суда?

— Суда, туда, — Харон подвел меня к следующей стене. — Действительно, смешнее не придумаешь, — сказал он. — Милости просим.

Первым моим ощущением было, что я вижу все до одной тени, которые вразнобой стояли на зеленом берегу Коцита. Харон ответил на мой вопросительный взгляд.

— Команда «вольно». Теперь каждый из них знает, что его ждет. Строем можно больше не ходить. Но и медлить нельзя.

— Но мне кажется, их столько же, сколько и было вначале, — сказал я.

— Правильно, — согласился Харон. — Их, конечно, ровно столько же.

— Вы же сказали, что каждый попадет в отведенное ему место.

— Опять правильно, — перевозчик засмеялся. — Но здесь нет самолетов или пневматической почты. Каждый сам дойдет как миленький.

— Подождите, — кое-что пришло мне в голову. — То есть те, которым выпало попасть в ад, должны идти туда своими ногами?

— А как же? — удивился Харон. — Это и есть высшая социальная справедливость. Люди все делают сами.

Тень высокого усатого мужчина подошла к нам.

— Я ищу Марию, — сказал он. — Вы не видели Марию?

Я смутился. Тень мужчины не выглядела тенью. Плоть казалась совершенно осязаемой на взгляд. Нагое тело было мускулистым, за исключением небольшого скопления жира внизу живота. Ноги его были покрыты черными густыми волосами, которые не росли только на коленях.

— Его тело не похоже на тень, — сказал я Харону.

— Это всего лишь образное поэтическое выражение, — он отмахнулся от мужчины и пошел вперед. Я последовал за ним. — Так стали говорить, потому что подразумевалось, что плоть человека умирает и от него остается только тень. Душа. Которая и попадает на тот свет.

— Я тоже был убежден в этом, — мы шли мимо умерших, которые выглядели абсолютно материально. Назвать их тенями язык не поворачивался.

Харон на ходу посмотрел на меня с веселой досадой.

— То есть по-вашему получается, что весь загробный мир — это что-то вроде киносеанса, что ли? Ничего, что можно пощупать, ничего, что можно…

— Помучить? — спросил я. — А — кажется, понимаю. Ведь в аду полагается, кажется, чтобы человек испытывал муки.

— А в раю блаженство, — строго сказал Харон. — Не забывай о блаженстве. Это не менее важно, чем мука.

Высокий черноусый мужчина догнал нас.

— Я хочу найти Марию, — лицо его было неподвижным, как дупло, но глаза выражали боль. — Она ушла на пять минут раньше меня. Я ведь все подготовил. В крайнем случае, я оказался здесь лишь десятью минутами позже. Где она?