Дмитрий Витер - 23 рассказа. О логике, страхе и фантазии

Когда фильм закончился, грянули аплодисменты. Аплодировали уставшие официантки, угрюмые рабочие, голодные студенты, бдительные полицейские — все были равны перед рождением новой звезды. Помимо своей воли, аплодировал и я, не смея сопротивляться, как не мог бы я противиться сходу лавины. Мне оставалось только принять неизбежное.

Я пришел к Любе на следующее утро, зажав под мышкой свежую газету.

«Любовь Холодная согрела сердца зрителей», — вещал заголовок на первой странице.

Она равнодушно пролистала газету и положила ее на край стола.

— Я, правда, была так хороша?

— Несказанно! Если не веришь мне, почитай сама!

Люба задумчиво посмотрела на себя в зеркало.

— Жорж мне говорил, что фильмаппарат искажает черты, но я освоилась и совершенно не думала об этом.

— Ты говорила с Жоржем Мабузе?

Она удивленно посмотрела на меня.

— Да. А что тут такого? Он дал мне эту работу.

— И… как он выглядит?

Ее глаза затуманились, словно она силилась вспомнить содержание сна.

— Ах, Паша, это совершенно неважно. Я рада, что у меня, наконец, что-то получилось в жизни. Что мои тени на экране дают хоть немного радости людям. Моя жизнь до сих пор была такой… серой.

Я смолчал, не указывая ей, что в этой серой жизни мы познакомились и полюбили друг друга. Или мне только так казалось.

— Что будет дальше? — спросил я. А потом заметил, что ее собранный чемодан уже стоял у двери.

«Роковая страсть» прошла с огромным успехом, но зрители ждали новых зрелищ. Это вечно голодная толпа, которую не насытишь ни любовью, ни трагедиями.

По дороге на вокзал я обратил внимание, что люди на улице узнают Любу. Женщины толкали под локоть мужей, юноши останавливались как вкопанные, один полицейский даже отдал ей честь. В одночасье Любовь Холодная стала известна всему Новограду, и меня это больше пугало, чем радовало.

На вокзале я спросил ее, надолго ли она уезжает.

— Зависит от успеха фильмы… Жорж говорит, что актер хорош настолько, насколько хороша его последняя работа.

— Но… ты же вернешься?

— Я вернусь, и нас ничто не разлучит!

Я опешил — так неожиданно и пафосно это звучало. А потом вдруг вспомнил, что так же звучала одна из реплик героини Любочки в «Роковой страсти» — в виде белого титра на черном фоне.

— Любочка… милая… Я люблю тебя, только помни, что мне нужна ты, а не роковая красотка, — попробовал пошутить я.

Она вскинула на меня пронзительный взгляд, и мне снова показалось, что это героиня фильмы, а не моя любимая:

— Как пожелаешь, Паша!

Она села в вагон — пассажиры вокруг зашикали, кто-то показал на нее пальцем.

Люба ни на кого не смотрела. Она глядела мимо меня, вдаль, на белесое октябрьское небо, изъеденное дымом новоградских фабрик, словно в облаках, как на посеребренном экране, уже проступали титры ее новой фильмы.

Теперь я пропадал в фильматографе целыми днями — публика валила на «Роковую страсть», так что пришлось вводить дополнительные сеансы. В газетах об игре Любы писали восторженные статьи. Появились и первые спекуляции об ее личной жизни — я с удивлением читал чушь о том, что Холодная — псевдоним, что она приехала из Южной Америки и что сменила троих мужей за год. Написать о том, что еще совсем недавно она работала незаметной официанткой в «Красе Новограда», не решался никто.

Настоящее безумие началось, когда на экраны вышла «Любовь за любовь». По сюжету богач в исполнении Чардынина уводил супругу — ее играла Любочка — у мелкого служащего, который кончал жизнь самоубийством. Когда женщина наскучила богачу, он выгонял ее на улицу, и она умирала на могиле мужа.

Публика ревела от восторга и слез. Цену на билеты взвинтили вдвое, а люди продолжали идти и идти. Любочка играла божественно, наполняя достоверностью свою героиню, заставляя зрителей поверить, что все происходящее на экране — реальность. За всеобщим поклонением Любови Холодной никто будто и не обращал внимание, что Витольд Чардынин снимался в том же фраке, что и в «Роковой страсти» — «говорил» титрами похожие реплики, и многие сцены с ним выглядели так, будто их взяли из его предыдущих фильмов — уж я-то, тапер, видел их все бесчисленное количество раз.

Мне решительно не с кем было поделиться своими сомнениями, пока я, наконец, не решился поговорить с Машей — официанткой из ресторана.

Задержав ее у своего столика, я тихо спросил:

— Когда мы говорили с вами в прошлый раз, вы сказали, что Фильмаград для Любочки — не к добру. Почему?

Маша заозиралась и нервно стала протирать тряпкой мой и без того блестящий чистотой стол.

— Так ведь тех, кто звездами становится, и не видел больше никто. Я, бывало, бегала за Чардыниным, как влюбленная институтка, автографы его клянчила… А потом пропал он, как в воду канул. Уж год на людях не появляется. Газеты пишут, что живет он в Фильмаграде, мол, работает много, и поклонницы ему надоели. Только… — Маша густо покраснела, — …не надоедали ему поклонницы. Разное о нем болтали. Охоч был до девок мужик. От такого ради работы не отказываются.

Маша закончила натирать стол и поспешила прочь, заметив на себе недобрый взгляд хозяина ресторана. Я еле догнал ее у дверей кухни и уцепился за передник.

— Маша… Я же вижу, вы встречались с ним! Так расскажите мне… он изменился перед исчезновением?

Маша оторвала мою руку от передника и тихо прошептала:

— Перед тем, как исчезнуть, начал заговариваться. Думал, что он в фильмах своих. Я думала, пил он, только не пахло от него совсем. Лишь на экране и вижу его теперь.

И она убежала на кухню.

В тот же день я приехал на квартиру к Любе. Листья давно опали, и ее окно виднелось, как на ладони — там горел свет. Исполненный надежд, я взлетел по лестнице, но обнаружил в квартире других жильцов — бедную пару студентов. Про Любочку они ничего не знали, но предложили мне брошюру с заголовком «Долой салонное искусство». Я отказался.

Старик-хозяин с сальными глазками заявил, что Люба приезжала пару недель назад, забрала вещи и уехала, а куда, ясное дело, не сказала. Помявшись для виду, старикашка дал мне понять, что Любочка оставила письмо. Заплатив мздоимцу, я получил конверт, подписанный ее рукой.

«Дорогой Пашенька!

Жорж Мабузе был крайне любезен, предоставив мне жилье в Фильмаграде. Там все сделано для моего удобства. Я устала от Новограда, от его унылых улиц, от назойливости поклонников, и единственный, по кому я буду скучать, — это вы. Не сердитесь и не осуждайте меня. Я нашла свое место в жизни. Я обожаю фильматограф и люблю его как детище родное. Мы еще увидимся. Играйте для меня.

Когда я дочитал записку, мои пальцы похолодели, словно фамилия Любочки наконец-то оправдала свой смысл. Она уехала и даже не попрощалась со мной. Так могла поступить героиня ее фильмы, но не Любочка.